голубом, размытом лунным светом, проеме полога появилась темная рослая фигура, согнувшись, бесшумно скользнула внутрь. Человек, споткнувшись о ноги спавшего у входа гридня Луки, ругнулся сквозь зубы матерно, выправился как кошка и с размаху опустился на затрещавший ивовый лежак.
Хороший приятель, сотник Трибор, белозубо ухмыльнулся:
– Пишешь, Боян?
Даниил с удовольствием посмотрел на него. Рослый, сухой, с шапкой спутанных русых кудрей. Глубокий вырез кожаной замасленной подкольчужницы открывает мощную мускулистую шею.
Расстегнул пряжку пояса, ловко стащил перевязь меча, бережно уложил его возле себя. Вытянув длинные ноги, кокетливо воткнул в кошму звездчатые угорские шпоры.
Даниил засмеялся:
– А ты, брат, от нагайки вовсе отказался?
Трибор вспыхнул, загорячился:
– Ты, друже, зря смеешься. Чего животину нагайкой пороть, тут только чуть под бока поддал – и летит, как птица. Угры, брат, не дураки, шпоры – доброе дело.
Даниил хмыкнул:
– То-то ты своему аргамаку намедни бока дегтем мазал. Какая разница – нагайкой ты его исхлещешь или шпорами затерзаешь.
Трибор махнул рукой:
– Чего с тебя взять, сынок боярский, ты в лошадях ни клепа не смыслишь.
Даниил, нагнувшись, потянул к себе Триборов меч – длинный, тяжелый, с серебряным яблоком на крыже.
– Небось франкский?
– Какое там, – Трибор ревниво перехватил меч, наполовину вытянул из ножен. Блеснул розоватый змеистый булат. С гордостью показал глубоко вырезанную надпись “Феодор делал”.
– Нашей работы, киевской. Гляди-ка, крыж сборный, нынче уже таких не делают. Нынче все цельнокованные, барахло.
Глянул в голубой разрез полога, прислушался к соловьиному пению, вздохнул:
– Хорошо бы сейчас бабеночку молодую. Позоревать бы с ней. А, Даниил?
Даниил засмеялся:
– Вот, подлец, ненасытный. Сколь девок перепортил, гляди, родня вязы свернет.
Трибор махнул рукой:
– Ништо, обойдется. Небось не нажалуются.
Лицо его в мерцающем свете каганца стало мягким:
– Они меня, чай, любят.
Потянул к себе пояс, стащил с него объемистую баклажку:
– Давай-ка ренского хлебнем. Княжий гридень Любомир достал.
Даниил скривился:
– И охота тебе с ним дружбу водить? Ни силы, ни ума – холуй холуем.
Трибор хорошо хватил из баклажки, перекосился “ну и кислятина”:
– Добро тебе, боярскому сыну, на батькиных вотчинах. Опять же угров посетил, у франков бывал. Даже в монастыре ошивался. Самому Святославу люб. А я что? Из детишков пожалованных. Вотчины не имею, княжеский надел поверстали скудный. Одна надежда в тысяцкие выскочить. А это дело, брат, такое – хоть какой рубака да умница будь, а коли князь не приласкает, так и не видеть ничего.
Любомир,
