признал ротмистра – тот был уже в штатском. Мысленно начальник контрразведки похвалил сообразительного офицера, подумал: «И мне пора».
Савинов зачастил, тряся отвислым подбородком:
– Теперь, господа, нам надо помочь нашему спасителю-лейтенанту составить документ, на основании которого он возьмет нас в плен…
Пошли в ход самые напыщенные обороты. Балк даже обиделся в душе, что в текст обращения за его подписью ему не удалось вставить ни словечка.
Долго ломали головы над последней, завершающей фразой. И тут отличился Савинов, продиктовал с пафосом в голосе:
– «…Да займутся обыватели многострадального города вновь своими делами и заживут с полной надеждой на лучшее будущее!»
– Замечательно! – восхитилась Барановская.
Неожиданно Сурепов рассмеялся. Хохотал долго, до слез. Потом вытер глаза грязным носовым платком, положил фуражку и портупею с пустой кобурой на край стола.
– Простите, господа!.. Я на секунду… Прихватило…
После этого в штабе Сурепов больше не появился…
Занавес
Ночью обращение было отпечатано в типографии и расклеено по городу. По распоряжению генерала Маслова немецким солдатам выдали несколько трехлинеек со штыками, но без патронов и десяток «ремингтонов» с патронами, но без штыков.
Церемониал сдачи в плен состоялся в шесть часов утра на театральной площади. Офицеры штаба с белыми платками в руках вошли в кривобокий четырехугольник из немецких солдат, и он замкнулся.
Имевшие личное оружие, бросали его к ногам Балка.
Всего мимо лейтенанта прошествовало пятьдесят семь человек. Кроме офицеров штаба расщедрившийся Балк внес в список «военнопленных» ораву чиновника, студентов и лавочников, которые, побросав оружие, удачно смотались со своих позиций.
По приказу лейтенанта в честь капитуляции из «ремингтонов» был дан троекратный оружейный залп, едва услышанный в грохоте артиллерийской канонады.
Пленных, в соответствии с чинами и рангами, разместили в театре. Возле него встали исполнительные немецкие часовые, молча проклиная лейтенанта за то, что он выгнал их под обстрел.
Утром на город упала тишина. Из верхних окон театра Балк увидел, как, не встречая сопротивления, к центру стягиваются красноармейцы, рабочие с винтовками.
Дождавшись, когда они замкнули кольцо окружения и встали перед театром, с удивлением рассматривая немецких часовых в островерхих касках и шинелях мышиного цвета, лейтенант, чуть не споткнувшись в дверях, вышел на театральную площадь.
К нему сразу же направился человек в короткой тужурке, в сдвинутой на затылок мятой шляпе, на боку – парабеллум. За спиной у штатского – два здоровенных красноармейца с винтовками со штыками. И глаза у солдат как штыки, острые, холодные.
Лейтенант Балк уткнулся в развернутое обращение и громко, но запинаясь почти на каждом слове, начал зачитывать его:
