непечатнымне посмели обижать людей.
Если уж ты идол,
то терпи под игом
обо-жа-те-лей!
А одна девчонка —
битловская челка,
от стихов моих сходя с ума,
начитавшись вволю,
подарила Полю
по-английски «Станцию Зима».
Стал искать Маккартни
на всемирной карте
станцию мою карандашом,
где я уродился,
как в тайге редиска,
и купался в речке голышом.
Вот мне что обидно —
вроде, пятым битлом
по гастролям с ними ездил я,
да вот не успели —
вместе мы не спели!
Но сегодня очередь моя!
Я во время оно
обнял Йоко Оно
над поляной Джона
в Сентрал Парке города Нью-Йорк.
Носом субмарина
к Джону ход прорыла
и прижалась, чуть скуля, у ног.
Ангелы не скажут,
где сегодня вяжут
мамы, вновь над спицами склонясь.
Им важнее, право,
дети, а не слава.
Мамы так хотят послушать нас!
Знают наши мамы:
все могилы – шрамы
нашей общей матери – Земли.
В желтой субмарине,
в желтой субмарине,
в желтой субмарине
с битлами друг друга мы нашли!
Автограф Феллини
Fiori di zuchine, non ancora fritti[15],
были вымыты бережно
в крестьянском корыте,
и поджарены потом на оливковом масле,
и язычки огня
прыгали на них
и гасли.
А женщина, готовившая fiori di zuchine,
была не крестьянкой —
актрисой,
лукавой по-арлекиньи,
и она перевертывала fiori
с боку на бок
по рецептам своих итальянских бабок,
чтобы они сияли,
как золотые стружки
с топора родителя Пиноккио в столярушке…
Эту женщину звали Джульетта Мазина,
и она щебетала, как птичка,
и не тормозила,
пока Он, может, самый великий на свете мужчина,
наслаждаясь,
прихлебывал
«Брунелло ди Монтальчино»,
и особым —
влюбленно-насмешливым зреньем
любовался Джульеттой,
как собственным лучшим твореньем.
Я в палящую полночь пошел искупаться,
он меня упреждал:
«Questa notte e fredda, pazo…»[16],
когда меня судорога прихватила,
в море прыгнуло в брюках,
поплыло
Еще не поджаренные цветы дзуккини (
Эта ночь слишком холодна, ты что, чокнутый… (
