Но (вот опять это „но“).
Я этого тогда не сделал.
Не сделал я потому, что билета на заседание у меня не было, а ждать у входа, неизвестно у какого и сколько ждать, мне казалось бессмысленным.
Хотел я „это“ сделать 23 февраля (в день годовщины Красной Армии). Утром твердо решив попытать сделать „это“, я взял Илюшин револьвер в карман. Все деньги и наиболее интересные остатки моего уничтоженного архива (ведь я помирать собрался, так зачем же архив) я занес с тем, чтобы потом якобы зайти за ним.
Все утро ходил с револьвером в кармане. Все время ходил с револьвером и раздумывал, и опять встало это „но“. И опять я в самый последний момент решил, что глупо стоять на улице с револьвером, не зная, в какую дверь (в документе подчеркнуто синим карандашом. – Б. С.) проходят именитые гости на трибуну.
Я решил револьвер положить обратно (чтобы Илюша не заметил), а самому в этот вечер постоять у театра и разузнать все, что нужно.
Может быть, на это мое решение повлияло и то, что утром выяснилась удачная возможность пойти на следующей неделе с двумя родными „Агашками“ в театр.
Вечером я был у театра».
Но тогда раздобыть билет ему не удалось, а ждать наудачу кого-нибудь из вождей на улице Гуревич не захотел. Наконец судьба улыбнулась ему в виде приглашения в Большой театр на 10-ю годовщину Февральской революции 12 марта 1927 года. Вот что он писал Вайнштейн-Златовой о своем несостоявшемся покушении на Николая Бухарина:
«Убийство в день 10-летия, в день празднования торжественного начала революции будет иметь колоссальное значение – этого мне и хотелось.
Не надеясь особенно достать билет, решил все-таки попытаться достать револьвер (в оригинале три строки зачеркнуты).
Зашел к нему раз – дома не застал, зашел на следующий день – оказался дома и согласился револьвер одолжить на пару дней. Я ему не говорил, для чего мне нужен револьвер.
Он мне все же его дал и сказал при этом: „Смотри только не застрелись, а то моя совесть не чиста будет“.
„Да что ты, – говорю я, – я стреляться и не думаю“. – „Ну, а застрелить кого-либо ты все равно не способен“, – говорит он.
„Нет, куда мне“, – ответил я. Но про себя думаю: „Вот погоди, узнаешь, способен я или не способен“.
На следующий день я револьвер у него получил.
В этот же день я, вопреки моим предположениям, достал в редакции билет в театр на заседание. И билет есть, и револьвер есть. Значит, нужно только „хотенье“ и „это“ можно будет сделать. В 3 часа 30 мин. с револьвером в кармане я был в театре.
Пошел в партер, а нужно на трибуну влезть.
Я туда-сюда, по помещению, к начальству охраны: пропусти, мол, сотрудника „Правды“ на трибуну речь записать – ничего не удается.
В паршивом несколько настроении. Внутри что-то говорит: „Вот видишь, ты не в силах – ничего больше не сделаешь, – значит, стрелять не придется“.
Но все-таки попытался еще раз (для очистки совести) попасть через ребят на трибуну, и удалось – вынесли билет, и вот я
