лась такая суровая, какой не помнили даже старожилы. На улице у людей изо рта вырывались клубы белого пара. По дороге в школу сопли в носу превращались в лед и оттаивали только ко второму уроку.
Я поставил папу на полочку над камином, чтоб ему было тепло. Вернее, его фотографию. На голове у него была дурацкая форменная фуражка, а во рту – трубка. Заметно было, что он старался выглядеть веселым.
– Все будет хорошо, – сказал я, – скоро ты вернешься домой. Вот увидишь.
Он ничего не ответил.
Но я все равно продолжал с ним разговаривать.
– A еще я знаю, что подарить тебе на Рождество, – сказал я, чтоб его подбодрить.
Я поставил рядом фотокарточку мамы, для компании. На ней мама улыбается, потому что знает: у нее в животе есть я.
Мне показалось, что у папы дрогнул уголок рта.
– Осторожней, не вырони трубку, – сказал я.
– С кем это ты разговариваешь? – спросила мама из прихожей.
– С папой.
– Замечательно, передай ему, чтоб поскорей приезжал домой.
Она вошла в комнату и поцеловала меня в лоб. На ней были черные ботинки на шнуровке и форменная куртка с металлическими пуговицами. Мама устроилась работать кондуктором трамвая, чтоб мы могли сводить концы с концами.
– Смотри не опаздывай в школу и не перетрудись потом, – улыбнулась она.
– Ладно, но мне сначала надо кое-что сделать.
Я пошел в гардеробную. Свет зажигать не стал, просто оставил приоткрытой дверь. Там внутри было слышно, как в вентиляционной трубе свистит ветер. На полу стояли папины выходные туфли, готовые заскользить по паркету в такт музыке, как только папа их наденет. Над ними висел папин праздничный костюм, темно-синий в светлую полоску. А на полке лежала шляпа и ждала встречи с пахнувшей туалетной водой папиной шевелюрой.
Стоило мне прищуриться, и в полутьме я словно бы видел папу, всего целиком.
– Хочешь, я открою тебе один секрет? – прошептал я.
– Конечно, хочу, дружище, – труба прошелестела папиным голосом.
– Я влюблен в Эльзу из нашего класса.
– Ох, – отозвался голос в трубе, – любовь – большое слово.
– Знаю. Ну, тогда немного влюблен. По крайней мере, я о ней все время думаю. А если посмотрю, меня бросает в жар.
– Может, это и хорошо в нынешние холода.
– Только никому не говори! Кроме тебя никто об этом не знает. Даже Оскар. Тем более Эльза.
– Я не проболтаюсь, – пообещал папа.
– Точно?
– Буду молчать, как партизан!
Мне показалось, что между шляпой и костюмом промелькнула невидимая улыбка. Я не сомневался: папа не выдаст моей тайны врагам.
– Ну пока, я должен бежать. У нас сегодня контрольная по арифметике, и опаздывать нельзя.
– Ясное дело, беги. Удачи!
И голос в трубе затих.
Хорошо, что я поговорил с папой. Пусть даже это был всего-навсего шум ветра в трубе. Папа понял, что моя любовь – это всерьез, и не разговаривал со мной как с маленьким.
Глава 2. Контрольная (по любви)
Я слышал, как сопел Оскар у меня за спиной. Он был моим лучшим другом. И ненавидел математику. А у меня наоборот – это был любимый предмет. Я уже решил все примеры и не спеша сложил в пенал линейку и ручку. Потом взглянул на Эльзу и меня бросило в жар.
Она сидела на соседней парте, уткнувшись в тетрадку, и, нахмурившись, покусывала кончик ручки, словно ей не удавалось решить задачку.
И чего я в нее влюбился? А не в Ингрид или Анн-Мари, например? Многие считали, что они симпатичнее. Да и они сами так думали, потому что выглядели точь-в-точь как девицы из девчачьих журналов. Эльза же была крепышка, с копной рыжих волос, которые торчали во все стороны, словно наэлектризованные. К тому же говорила в нос.
И все равно, в жар меня бросало только от нее. Почему?
Конечно, она могла пройти на руках по бревну в спортзале. Могла с мальчишками наравне помериться силой рук. Один раз уложила Конрада, который считал себя самым сильным в классе. С тех пор он ее терпеть не мог. Утверждал, что поддался, потому что она девчонка. Но никто ему не верил.
Хотя, конечно, мне она нравилась не поэтому.
Это невозможно объяснить.
