знаю, что там до метафоры, но в моем кругу «кривой» означает «калека».
Вулф снова вздохнул и приступил к процедуре подъема из кресла.
– Слава богу, – заявил он, – времени на дальнейшие аналогии и разговорные выражения у меня нет.
Часы на стене показывали без одной минуты четыре – время подниматься в оранжерею. Вулф встал, одернул жилет, но ему, как обычно, не удалось прикрыть им складку выбившейся ярко-желтой рубашки, и двинулся к двери, но на пороге остановился:
– Арчи…
– Да, сэр.
– Позвони в магазин Мюрже, чтобы немедленно выслали экземпляр «К черту неудачников!» Пола Чапина.
– Возможно, они не смогут. До решения суда книга запрещена.
– Вздор! Поговори с Мюрже или Баллардом. Какой смысл в судебном процессе по непристойности, если не в популяризации литературы?
Он направился к лифту, а я сел на свое рабочее место и взялся за телефон.
Глава 2
На следующее утро, в субботу, после завтрака я какое-то время развлекался с отчетностью по оранжерее, а затем вернулся на кухню допекать Фрица.
Вулф, естественно, до одиннадцати не спустится. Крыша старого особняка из бурого песчаника на Западной Тридцать пятой улице, где он проживал вот уже двадцать лет, а последние семь из них и я, была застеклена и разбита на секции, в которых под бдительным присмотром Теодора Хорстмана поддерживались различные температурные и влажностные режимы для десяти тысяч орхидей, выстроившихся рядами на стойках и стеллажах. Вулф как-то заметил мне, что орхидеи суть его наложницы: бессодержательные, дорогостоящие, паразитические и темпераментные. Он доводил их, во всем многообразии форм и окрасок, до пределов совершенства и затем просто раздавал – ни одной ни разу не продал. Его терпение и искусность, подкрепляемые преданностью Хорстмана, приводили к потрясающим результатам и прославили оранжерею в разнообразнейших кругах тех, чьи интересы сосредоточивались на кабинете внизу. В любую погоду и при любых обстоятельствах четыре часа в день на крыше с Хорстманом – с девяти до одиннадцати утра и с четырех до шести дня – оставались непреложными.
В то субботнее утро я в конце концов вынужден был признать, что добродушие Фрица мне не по силам. К одиннадцати часам я снова оказался в кабинете и старательно делал вид, будто там есть чем заняться, если поискать, однако в притворстве преуспел не особо. Меня одолевали следующие мысли: «Леди и джентльмены, друзья мои и клиенты, я вовсе не требую от вас настоящего дела со всякими хлопотами, деятельностью и наживой. Просто подкиньте нам хоть что-нибудь! Я даже выслежу для вас хористку или устрою засаду в ванной на вора зубной пасты, все вплоть до промышленного шпионажа. Все…»
Вошел Вулф и пожелал доброго утра. Просмотр почты много времени у него не отнял. Затем он оставил автограф на паре чеков, что я выписал на счета, отложенные им днем ранее, со вздохом поинтересовался,
