и, заметив, что они давно опоздали со своим предложением о гробовой помощи, ветхо молчали, покашливали, переглядывались с незнакомыми серебряными, фарфоровыми лицами. И, постепенно трезвея от хмеля, находили всё больше и больше знакомых, которые так же, как и они, присутствовали в тот злободневный час. Вскоре фермер попросил всех, кто стоит подле него, помочь подняться. Близилось захоронение. Четверо молодых и не очень парней подняли полузакрытый гроб и понесли его к молодой, давно опавшей яблоне, под корнями которой до сих пор расстилалась тёплым ковром рыхлая плодородная земля. И именно в этой земле с тяжёлым трудом уже была прорыта полутораметровая яма, ожидающая своего сожителя.
Гроб плавно спустили на дно и плотно заколотили тонкими гвоздями, положили кружевное белое покрывало на деревянную крышку, и все поочерёдно подошли к яме с невероятно добрыми пожеланиями усопшему. А под монотонное чтение молитв священника каждый из желающих скидывал в закрытый ящик по алому дорогому цветку. Вся присутствующая семья Франца, а именно: его отец, слегка хромая тётка и, казалось, ничем не взволнованная любовница Франца, встали в первый ряд, чуть правее от других. Друзья же, знакомые и иные гости – позади них, и лишь приглашённые фермером от католической церкви гробовщики имели право стоять у изголовья надгробья.
Все погребальные обряды были завершены, и только затухающий печальный говор священника естественным образом сдерживал гостей от предстоящего траура. Конец молитвы. Конец дождя и мокрого снега. Дерево склонилось к яме от тяжести и непомерной сырости. Абсолютно все гости, словно по приказанию свыше, не смогли сдержать горьких слёз, а хмельная бесстыдная четвёрка и вовсе в тесную обнимку рыдала громче всех. Фермер – нет. Он молча смотрел на медленно растущую над гробом землю и всячески приглаживал свою похожую на слоновую кость блестящую лысую голову. Но никто не был этим удивлён, даже священник не посчитал это грубым знаком. Фермер всегда был зол на всех и достаточно строг с сыном, отчего тот всё равно перенял распутность души и гордыню своей умершей при родах матери.
Всё было окончено. Все принялись расходиться. Любовница Франца подозрительно быстро скрылась после церемонии, но никто о ней даже и не вспомнил. Фермер вместе с сестрой заперся в доме: она ушла проверять и наказывать слуг, а он на первых порах решил подремать в кресле, в уютном зале. Все ставни были закрыты – настроение было не для гостей. Расторопно фермер проснулся от мыслей и скользкими пальцами потушил все свечи в доме, кроме одной – она находилась в его комнате, в правой части второго этажа, если смотреть со стороны фасада – и, задёрнув синие шторы, которые со временем собрали всю черноту траурной ночи в свои объятия, принялся читать, видимо, не очень затейливую книжонку.
Адалард, Йохан, Ханк и Ганс неподвижно стояли перед широкими дверями – размышляли. Первым начал Ханк, и в его голосе не возникла ни одна минорная нота, а лишь
