прочитала и законспектировала. Ну а что? Там на обложке написано «Новый Завет» – я и не рассуждаю. Откуда неучу знать, из чего он состоит? Поэтому Евангелие от Иоанна отныне читаю на церковнославянском, осознавая, что высшее литературное образование в се-таки не прошло даром. Потихоньку, скрипя болтами и шарнирами, стали включаться мозги. Вкл-выкл.
День четвертый
Снег почти сошел, и наша глушь покрыта желтым песком: мокрым – на уличной земле и храмовых половиках, сухим – на асфальте и плитке. Деться от него некуда: он срывается с ног деревенских прихожан, а потому мы ежедневно чистим ковры и моем полы в храме. Иногда, правда, кто-то из прихожан, устав тереть ладони, берет веник и очищает себе место для земных поклонов, но это частность, а через пять минут песок приползает снова. Еще наша глушь покрыта мрачным небом, которого так много, что хочется заплакать от бессилия. Будто этого желтого песка насыпали прямо в середку, в межгрудье, и никак не вытрясти его оттуда. И нагревается он так, что от него горит тело целиком. Да, температура, насморк, головокружение.
Когда мне за обедом дали послушание привести в порядок мой третий этаж, где больше никто не живет, я ушла в туалет и минут десять там ревела. Потом послушание сменили на уборку в храме, я пошла переодеться и долго рыдала в келье. Нипочему. Будто ощутив все обиды за жизнь разом, начиная с ранних лет и кончая вчерашним днем.
Вероятно, это откат после праздничного вторника, а душа моя ныне – место боя света и тьмы. Как тело – место борьбы здоровья и немощи, силы и слабости. Это я так себя утешаю.
Немного пришла в себя, пока мыла полы в храме: голубая и желтая плитка с бордовыми ромбами, а в центре бело-голубая кафельная дорожка. Я вообще к дореволюционной плитке – с нежностью. Встречаются еще неширокие бордовые дорожки, такая, например, опоясывает место могилы генеральши Поздняковой: на ее деньги в конце XVIII века был построен храм. Могилы этой не видно, на ней стоит важная церковная штука, названия которой я не знаю, и даже чугунная памятная табличка на стене загорожена иконой Иоанна Предтечи. Это не от злого умысла, а по причине экономии места: храм невелик, а ценностей в нем хватает.
– Таня, ты мой полы там, – мать Анфиса машет рукой в сторону алтаря, – а ты, Даша, здесь.
– На солее тоже мыть? – спрашивает вновь прибывшая Таня.
«Ух ты! Солея…» – думаю я и иду за водой и тряпкой.
Через полчаса не выдерживаю:
– Мать Анфиса, а что такое солея?
– Ну вот эта – поперек амвона, – с удивлением объясняет мать Анфиса.
– А-а-а… – говорю я. – А амвон – это?..
– Ну, вот где поп стоит – это амвон. А где клирос поет, где мы с тобой дорожки поправляли – это солея.
– А все вместе – алтарь? – облегченно спрашиваю я.
Мать Анфиса – сухая маленькая старуха – смотрит на меня с жалостью. Она вспыльчивая, как многие аллергики, но добрая, потому я рискую спрашивать.
– Алтарь – это та часть, которую
