как говорят у нас. Бейся воин, не жалея себя. У тебя хоть надежда есть! А у Симутина, – капитан сбавил голос. – Вай-ме…Ничего нет…и теперь уж не будет. А если, что и осталось…Танкаев, с внутренней горечью, бросил взор, на лежавшего Симутина, не подававшего больше признаков жизни. – Так это вера, большая вера, как это Небо…, что мы отстоим нашу высоту… И отомстим, страшно, сполна отмстим за него, за кровь всех наших ребят отмстим, – поганым собакам.
Командир роты в последний раз задержал взгляд на трупе Симутина, так быстро закончившего свой боевой путь. Свою военную тропу. Он лежал, вытянул худые руки, вдоль холодной, подмокшей кровью и талым снегом, шинели, развалив в стороны носки тяжёлых грубых солдатских кирзачей. Его бледный лоб опоясывала тёмная тень от стального окаёма каски, нос с горбинкой зримо выступал вперёд, ввалившиеся твёрдые веки были сомкнуты, сделались более выпуклыми и рельефно выступали из провалов глазниц, в которых притаилась, истаявшая ночь. Стиснутый рот, казалось, удерживал в глубине предсмертный крик боли.
«Хужа Алла… – капитан сглотнул, застрявший в горле комок. С трудом отвёл взгляд. Симутин, так сильно походил на его младшего брата Сайфулу, что сделалось не посебе в двойне.
– Да-дай-ии…Такой же мосластый, голенастый волчонок…который не набрал ещё вес, не оформился в сильного, крепкого воина. Сайфула…да хранит тебя Аллах. Ты самый младший, из нас братьев, что остался за мужчину в родной сакле, не считая сестёр – Гидихмат, Потимат, Хадижат и Асият». Старший брат Гитинамагомед, на которого он с Сайфулой всегда так равнялись, после окончания военного училища, тоже теперь воевал с фашистами…Но где и на каком фронте, – Магомед не знал. Огненный смерч событий разметал их из родного гнезда далеко друг от друга…А беспрестанно наступающий на всех направлениях, рвущийся к Москве враг, не давал возможности должным образом навести справки, списаться братьям.
* * *
…Время, спрессованное в мгновения, отпущенное судьбой ему и его солдатам для передышки, для подготовки к новой атаке, катастрофически истекало. Фрицы вот, вот должны были ударить вновь и пойти в атаку. Но Магомед, как назло, испытывал дикое переутомление, мешавшее отсечь всё лишнее и сосредоточиться на предстоящей схватке; мешавшее участвовать в возбуждённых перекличках солдат со своими старшинами, с ним лично. Одновременно досаждала и мучала – тревога за своих ребят. Вглядываясь в их закопченные от пороховой гари лица, – простые, русские, смелые, он будто прощался с ними, ставшими за последние месяцы ему, – дорогими и близкими…С теми, кто готов был за него в любую минуту отдать свою жизнь, а он – за них.
Ещё десять минут назад, когда гремел бой и надвигались неумолимой железной волной танки…Он поймал себя на мысли-желании: обнять своих гибнущих товарищей, сгрести их до кучи, прижать к груди, заслонить от поглощавшей их гибели…Как отец закрывает собою своих сыновей. Как орёл закрывает собою своих птенцов.
Выбило из-под
