ногах один за другим выбрались из подвала под присмотром вооруженного гестаповца. Взору их предстала страшная апокалиптическая картина: ворота были полностью выломаны, верхний этаж дома сильно накренился в сторону, готовый вот-вот рухнуть на земь, окна и двери выбиты. Из дома на крыльцо вышли еще двое, неся в руках самое ценное. Их товарищ указал на Шейбалов, проговорил:
– Прятались, проклятые.
– Ничего, скоро решим, что с ними делать, – ответил другой.
Станислав ждал своего часа, мозг его начал работать с удвоенной быстротой. Дабы спасти семью, за которую он был в ответе, художник проговорил:
– Отпустите нас, мы уйдем в Польшу, в Варшаву.
– Как так? – вопросил гестаповец, играя в руках пистолетом для устрашения. – А разве вы не армяне, ради которых мы и пришли сюда? Знаешь, что мы делаем в вашим народом, нет? Мы их сжигаем живьем, в газовых камерах!
Станислав побледнел. Он окинул взором семью – все они стояли словно приговоренные к смерти, ни сказать, ни сделать ничего не могли. Мужчина осознал, что есть последний способ – еще один шанс спасти родных, и тогда он проговорил низким голосом:
– Мы не армяне, а поляки. Фамилию Шейбал я унаследовал от предка-шотландца. Мы хотим вернуться домой.
– По-моему он врет, – проговорил один, – посмотри на их лица – какие они поляки?
– А если говорит правду? – возразил другой.
– Правда или нет, все без разницы. В любом случае им не жить, скоро от Польши камня на камне не останется.
– Что делать тогда?
– Пусть собирают свои вещи и убираются.
Один из немцев повернулся к Станиславу, глаза его были злы и жестоки.
– Послушай, – сказал он, – правду ты говоришь или лжешь, не наша забота. Собирай вещи и уходи куда хочешь, но только без шуток.
Станислав в душе возблагодарил Бога, они были спасены. Хотя бы на некоторое время. Собрав лишь одежду и несколько книг, Шейбалы покинули Кременец. Когда они выходили на крыльцо с котомками за спиной, тот немец вновь приблизился к Станиславу, пригрозил:
– Ты будешь вместе с остальными переходить границу как открытый заложник. Если кто-либо из вас обернется назад или опустит руки, мы будем стрелять.
– Если не согласишься на такие условия, мы убьем одного из вас. Ну, скажем, вот этого мальчишку, – гестаповец подошел к Владиславу и, схватив его за волосы, резко потянул назад, приставив к кадыку нож.
Ноги Владислава подкосились, он затаил дыхание, боясь сделать хоть одно движение. Бронислава истошно закричала: не могли вынести материнские глаза такого. Чуть ли не падая на колени перед немцами, обезумевшая от горя и страха за сына, женщина протянула руки, с мольбой просила:
– Убейте лучше меня, но только не моего мальчика! Он же еще ребенок.
– Молчи, женщина, иначе мы убьем на твоих глазах всех ваших
