«разверзлись мстительные бездны и гибнущая дрогнула земля… и грянул град железный», – «дикая вода» взмыла жизненный ковчег поэта{128}.
Ковчег плывет – и о борты
Напрасно бьются крики мира.
И вот уже видна пристань – земля «трудного» рая, обещанного за жестокие испытания жизнью.
О, пенье нежное эфира
В краях нездешней высоты{129}.
Спасенная душа ищет вместе с Ноем и кличет: «эй, Господи, где ты?» И Господь отвечает на ее зов:
«За то, что ты спасал для праведных селений
Стада надежд и стаи слов…
Что из трясин и бездн ты вывел непролазных
И в горьких водах вел ковчег;
Что огибал обман и острова соблазнов
И шел на свет, и не спросил – зачем…
И в каждом шелесте стерег и слушал голос,
Что реял над тобой всегда…
Я видел – высока была работа.
Взгляни на Судные весы:
Ты был упрям и тверд в борьбе водоворота,
Приветствую тебя, мой сын!»{130}
3
Смысл второго завета – утверждение через Бога полноты бытия. Чтобы радость жизни не стала соблазном, Господь освещает ее, завещая человеку. Но, чтобы очистить желание, Господь проводит душу через испытания Авраама, веля ей:
Возьми в охапку хлам земного дома,
Все радости, все горести твои.
Подъемли груз бесстрашными руками.
Возьми с собою нож, огонь, дрова,
И понеси на жертвенные камни,
Где – прах и соль, где выжжена трава.
Там всё, чем тщетно тешился ты ныне,
Все скудные дела твоей земли.
Ты обложи пылающей полынью
И преданно и твердо заколи{131}.
Но в последний момент рука Господня удерживает послушный жертвенный нож, и голос небесный заключает завет:
«Я, испытав тебя огнем закланья,
Тебе велю: живи, мой сын, живи.
Не бойся снов и яростных желаний,
Не бойся скуки, горя и любви.
Будь на земле, живя и умирая,
Земные ведай розы и волчцы,
К тебе из музыкальных высей рая
Слетаться будут частые гонцы.
…Вот мой завет: не бегать слез и смеха,
Смотреть в глаза любимым и врагам.
…Не бегать благ и дел юдоли узкой.
Но всё приняв, за всё благодарить…
Осуществлять себя. Плодотворить{132}.
4
С кем заключил Бог эти заветы? С Довидом-Ари бен Меир – потомком потомков того племени, которое Он провел через пылающие пески пустыни в землю обетованную – или с поэтическим воображением Довида Кнута, медвежьей походкой («свой малый путь пройдя стопой медвежьей, с медвежьим сердцем, новым и простым»){133} идущего по садам русской поэзии?
Что случилось, что Кнут так легко променял свое божественное первородство на чечевичную похлебку отчаянья одиночества, пустоты душевной, бросив Бога и свою судьбу на тротуары
«Ковчег. 2», 1, 116.
«Ковчег. 1», 1, 115.
«Ковчег. 4», 1, 117–118.
«Испытание», 1, 126.
«Испытание. 3», 1, 129–130.
«Испытание. 3», 1, 129.
