* *Идеальный тип православного священника – не новость в русской литературе. И ничего нового автор к уже сказанному не прибавил. Хорошо почувствовал, ясно увидел и просто рассказал о том, что уже было прекрасно почувствовано, до боли реально увидено и великолепно рассказано.
Чудо же автору просто не удалось.
Слишком он перестарался, объясняя чудо «простым стечением обстоятельств», по слову одного из действующих лиц рассказа.
Чудес, собственно, у В. Ф. Клементьева в рассказе несколько, но главное он приберегает к концу.
У о. Иоанна сидит случайный гость, глава повстанческого комитета, которого ищут большевики. Найдут – убьют всех, разгромят дом. А найдут непременно, п.ч. оцепили квартал и обыскивают всех поочередно. Но вот большевики случайно, своя своих не познаше, начинают между собой перестрелку… Дом отца Иоанна спасен.
Автор, если вдуматься, хотел сказать, что по молитве священника произошел случай, похожий на чудо. Но в рассказе он так оставил в предположении чудо и так украсил «случайность» случившегося, что в чудо не веришь.
Для того чтобы показать чудо, – надо дать почувствовать дыхание чудесного. Автор же оперировал с фактами, хотел математически чудо доказать – сам запутался и ничего не доказал.
Нет, дыхание чудесного отсутствует в рассказе.
Для этого нужно вдохновение, дуновение Господне{183}. У автора же только усталость, прислушивание к тишине, чаяние «мира всего мира».
Его о. Иоанн напевает, стоя у окна, за которым бушует кровавая стихия революции:
– Житейское море, воздвигаемое зря напастей бурею, к тихому пристанищу Твоему притек вопию Ти…
Вот это «к тихому пристанищу Твоему притек вопию Ти» было бы лучшим эпиграфом к рассказу.
Лучше всего автор «слышит» тишину.
Картины бунта в рассказе, кровавые и безобразные, не ударяют по сердцу читателя.
Написаны «не своими» словами, а потому не живы. Долго, смакуя, автор, например, рассказывает, как глумилась толпа над трупом убитого ею воинского начальника. Но это размазывание, ковыряние в «ужасном» не ужасает.
А вот всё тихое – прекрасно. И удивительная вещь, его слышишь, видишь, почти осязаешь.
Автор упивается тишиною дома священника, тихостью пустого храма.
В доме о. Иоанна ковры. В доме о. Иоанна слышно, как тикают часы, как время от времени начинает шипеть керосиновая лампа. Кажется, слышно каждое движение человека в этой тишине. Единственно, кто вносит сюда шум, суету, беспокойство – матушка, ее неспокойное простое сердце, которое не может понять многого из того, что понимает о. Иоанн.
От бунта народного – извне против мира всего мира – от бунта матушки – внутри его жизни – против тихости о. Иоанна, – священник ищет спасения в храме.
И храм в рассказе – то же прибежище – «К тихому пристанищу Твоему притек вопию Ти».
Тихое пристанище,
Ср. сборник Гомолицкого 1920-х гг.
