и аккуратно отклеивали его.
– Они ужасны, – со вздохом согласилась я.
Роман Алексеевич обрабатывал шов и проникал взглядом в мои синие глаза, захватывая в плен и не отпуская. Безумие. Его лицо находилось в непозволительной близости от плоского живота, и я чувствовала горячее дыхание на коже. Трепетала всем телом и сквозь пелену похоти, услышала низкий бархатный голос:
– Они не портят общего впечатления от твоей красоты.
Произнеси это кто-нибудь другой, в другом месте, в других обстоятельствах, тогда это было бы просто фразой, означающей вежливость и воспитанность. Сейчас же было ясно слышно: «Я все равно тебя хочу». И этот невольный переход на «ты», подтверждал мои мысли.
Вот только мне хотелось сбежать от него, от своих желаний, от неизбежности падения в бездну, в которую хирург меня утягивал. Вместо этого чуть улыбнулась, сглатывая ком в горле, и ответила на комплимент:
– Спасибо.
Губы пересохли, и я облизнула их неловким движением, за которым он наблюдал как коршун.
– Готово. Можешь вставать, – слишком резко сказал он и отошел к стеклянному столику, на котором принялся убираться. Я даже и не заметила, когда он завершил процедуру, которую, скорее всего, делал на автомате.
И тут я вспомнила, что шва-то на животе и не было.
– А вы разве не достали аппендикс? – спросила я, опуская футболку и усаживаясь на кушетке.
– Разумеется, достал, просто немного иначе. Процедура называется прокол, делается проще, чем оперативное вмешательство, тем самым снижая риск занесения инфекции.
– Это дорого стоит? – испуганно прошептала я, уже прикидывая, как сказать матери о лишних тратах. Собственно, какое он вообще имел право решать такие вещи без письменного согласия? – И почему вы не спросили разрешения? Ведь у пациентов может не быть нужной суммы. Вообще…
Но мой лепет прервали резким высказыванием:
– Синицына, никто с тебя ничего не требует, если тебе станет от этого легче, – вытер Роман Алексеевич стол и взял стакан из стеклянного шкафа. – Воспринимай это, как процедуру в рамках поддержки студентов.
Он налил в стакан воды и равнодушно протянул мне. Мои руки затряслись от негодования, и я сжала их в кулаки, чтобы не выбить злосчастную воду из его рук. Пить уже не хотелось, желудок ныл от голода.
– К тому же ты проведешь в больнице всего три дня, не считая этот. Разве тебе не хочется поскорее вернуться к своим танцам?
Вау!
С плеч словно спрыгнула еще одна балерина, тем самым делая тело невесомым. Облегчение. Я широко распахнула глаза, пропуская мимо ушей очередное занижение искусства балет.
– Правда?
– Правда, – склонил Роман Алексеевич голову. – Выпей и иди поешь, скоро полдник.
– Спасибо, – поблагодарила я за все и взяла стакан из его руки. Пальцы крупные, длинные мужские соприкоснулись с моими. Контраст
