и ненужные, их выгоняют или они убегают из дома сами, но родители не пытаются вернуть беглецов. Такие часто укрываются под навесами на конечных остановках автобусов, торчат на углах в кварталах красных фонарей и в конце концов попадают в тюрьмы.
Из ежегодно пропадающих восьмисот тысяч с лишним детей лишь тридцать пять – сорок тысяч Министерство юстиции относит к категории «похищенных не родственниками», то есть к случаям, когда полиция быстро исключает похищение членами семьи, побег и изгнание из дома, а также случаи, когда ребенок потерялся или получил телесные повреждения.
Каждый год безвозвратно пропадает по триста таких детей.
Ни родители, ни друзья, ни правоохранительные органы, ни детские приюты, ни центры, куда стекается информация о пропавших людях, – никто не знает, где они находятся. Возможно, в могилах; в подвалах или в логовах педофилов; на дне моря, вероятно, в дырах, существующих в материи вселенной, откуда о них уже больше не услышат.
Где бы ни были эти триста в год, они – без вести пропавшие. Минуту-другую мысль о таком ребенке тревожит тех, кто ознакомился с разыскным делом, но тяжелее всего приходится его родным.
Нет тела – нет доказательства ухода из жизни, для близких пропавший не умирает, но заставляет чувствовать пустоту.
И остается пропавшим.
– Жизнь сестры складывалась очень непросто, – рассказывал Лайонел Маккриди, расхаживая по нашему офису. Это был крупный мужчина с немного обвисшими щеками, что придавало ему сходство с гончей. Линия широких плеч круто поворачивала вниз, будто на них что-то давило. Застенчивой улыбкой он тоже напоминал косматую собаку, крепкое пожатие мозолистой руки впечатляло. Он был в коричневой камуфляжной куртке и в огромных ручищах мял бейсбольную кепку такой же расцветки. – Наша мама была… в общем, откровенно говоря, пьяница. Отец ушел, когда мы были совсем маленькие. В такой обстановке… по-моему… в общем, растешь озлобленным на весь мир. Чтобы разобраться, что к чему, понять, как жить дальше, нужно время. Дело не только в Хелен. У меня после двадцати тоже выдался сложный период, я был далеко не ангел.
– Лайонел, – одернула его жена.
Он выставил руку в ее сторону, как бы показывая, что должен высказать это сейчас, иначе не сможет вообще.
– Мне повезло, я встретил Беатрис, образумился. Я ведь что хочу сказать, со временем, если хотя бы иногда попадаешь в нормальную среду – вырастаешь из этого, стряхиваешь с себя всю эту дрянь. Моя сестра еще растет, вот что я хочу сказать. Может быть. Ведь жизнь у нее была нелегкая и…
– Лайонел, перестань извиняться за Хелен. – Беатрис провела ладонью по коротко стриженным клубничного цвета волосам. – Сядь, дорогой. Пожалуйста.
– Я просто пытаюсь объяснить, что Хелен жилось несладко.
– Тебе тоже, – возразила Беатрис, – но ты же хороший отец.
– Сколько у вас детей? – спросила Энджи.
Беатрис улыбнулась:
– Один, Мэтт, пять лет. Поживет с моим братом и его женой,
