возмущаешься ты. – И в чем это у тебя рот вымазан?
– Йогурт, черничный. Вкусный, ты не поверишь, – улыбается широко, как мальчишка, и добавляет лукаво, выпячивая губы: «Попробовать хочешь?»
Хватает в охапку, тянет за собой.
– С ума сошел, отпусти! Отпусти, мама на кухне, слышит все! – шипишь ты.
– Попробуешь – отпущу.
Целуешь. Действительно вкусно.
– Все, пойдем. И веди себя прилично, – ты еще строжишься.
– Comme vous voulez, maman, – произносит он гортанно, снова хохочет, но послушно идет на кухню под твоим строгим взглядом, тщетно пытаясь сделать серьезную мину.
Мама поджимает губы и укоризненно качает головой. «Не мужчина», – проносится в твоей голове ее «диагноз».
Спать он всегда собирается три часа (утрированно, конечно). Бесконечные масочки, кремчики, водные процедуры – как барышня, честное слово.
– Ты еще огурцы себе на глаза положи, – поджимаешь губы ты.
Прямо как мама.
– Ты первая же меня бросишь с появлением морщин, – безапелляционным тоном заявляет он. – Я стараюсь как можно дольше оттянуть это неприятное событие.
Не морщины, конечно, но морщинки уже имеются, ты просто не хочешь его разочаровывать. Уход жены для него – неприятное событие? Всего лишь? Да как он посмел!
С утра дело обстоит еще хуже.
– Дорогая, скажи на милость, куда подевалась моя зеленая шелковая рубашка? – спрашивает он в половину восьмого, нависая над твоей головой.
И неважно, что ты после спектакля в начале первого домой вернулась. Он, видите ли, на утреннюю лекцию торопится.
Нехотя встаешь, идешь к шкафу.
– Вот же она, только зря разбудил.
– Это другая, болотного цвета. Спасибо, я пока еще цвета различаю, – заявляет он победно.
Ты тихо стонешь.
– Не помню я, где она. Обязательно было меня будить? Тебе что, нечего надеть? – возмущаешься ты, указывая на нескончаемую вешалку рубашек всевозможных сортов. – Все, завтра же на развод подаю. Ты все, что угодно любишь, только не меня!
– Люблю я тебя, – вдруг вырывается у него. Потом, спохватившись (надо же и честь знать), он добавляет: «Просто ту рубашку я люблю больше».
Тебе хочется его ударить, но он всегда на шаг впереди. Подходит близко-близко. Голова дурманится, так хочется его поцеловать.
Устоять не получается никогда.
Зараза самовлюбленная.
Ляля
Мати сидел, закрыв лицо руками. Тонкое, золотое, обручальное колечко на его безымянном будто насмехалось над Лялей. Символизирующее вечность! И пяти лет не прошло.
– Поверить не могу, – сказала она тихо, – и надо же было все это время так хорошо притворяться! Актер от Бога.
Он отнял от лица руки, посмотрел
