говори так! – зачастил Осецкий. – Не говори! Пройдет, вот увидишь, пройдет!
– Как с белых яблонь дым?
– Вроде того, – брякнул Осецкий, не поняв, о каком дыме говорит Апыхтин.
– Надо же...
– Мы зайдем к тебе сегодня... Ты как?
– Заходите.
– Может, чего захватить?
– Захватите.
– В котором часу?
– Как соберетесь. – Апыхтину было совершенно безразлично, когда к нему зайдут заместители, да и придут ли вообще, что захватят с собой или ничего не захватят – это их дело.
– Ну, пока, Володя! – Осецкий постарался придать своему голосу ту сложную интонацию, которая говорила бы о том, что он охотно навестит друга, но понимает, что у того беда и большой радости по поводу предстоящей встречи высказывать не следует, плохо это, грубо. И сумел все-таки удержаться на лезвии ножа, хотя Апыхтин начисто не заметил его усилий, его мастерства и чуткости.
– Пока, – ответил он и положил трубку.
Пройдя к Вовкиной комнате, Апыхтин остановился на пороге и долго бездумно смотрел на обнаженные вещи. Поправил стул, стоявший, как ему показалось, неправильно, бестолково. Прошел к окну, отдернул занавеску. Увидев проносящиеся внизу машины, некоторое время смотрел на них, и ни единой мысли, ни единого желания не возникло в нем.
– Так ты будешь все-таки на горе Троодос? – раздался сзади знакомый голос Кати.
Апыхтин замер, испарина мгновенно покрыла его лоб, и он начал медленно-медленно поворачиваться, в ужасе от того, что увидит через секунду. Но то, что увидел, было хуже ожидаемого – за спиной никого не было. Ни живой Кати, ни Кати со вспоротым горлом – никого. Хотя нет, слабая, прозрачная тень скользнула все-таки на фоне обоев – Катя виновато держала руку у горла, чтобы не огорчать его видом своей страшной раны.
Апыхтин перевел дыхание и, стараясь шагать бесшумно, чтобы не вспугнуть затаившиеся в квартире тени, только тени когда-то живых людей, двинулся к кухне. Он уже знал, как поступить, что сделать. И знал – ничто его не остановит, ничто не помешает совершить задуманное.
Когда он уже отходил от маленькой комнаты и впереди был проход на кухню, сзади раздался веселый Вовкин голос:
– Будет, будет! Он давно собирался на Троодос.
Апыхтин понимал, что оглядываться не следует, ничего он не увидит за спиной, но все же остановился и так же медленно, опасливо повернул голову назад. Может быть, ему показалось, может быть, на самом деле ничего не было, но увидел он, увидел прозрачную Вовкину тень на фоне светлого прямоугольника двери. Вовка смотрел на него печально, так, как никогда не смотрел при жизни. И последнее, что увидел Апыхтин, – черную рукоятку штыря, торчавшего из виска сына.
Убедившись, что Вовка исчез, растворился в воздухе и не осталось даже слабой его тени, Апыхтин с какой-то больной сосредоточенностью вошел на кухню, плотно закрыл за собой дверь и, лишь убедившись, что сквозняк ее не откроет, направился к холодильнику. На губах его блуждала
