компасапопросту не пройдешь.
И если пока ты не веришь, что сердце излечится,
лишь получив ответ,
то просто смотри, как в засохших колодезях плещется
тихий небесный свет.
Бывают миры, о которых, попав в паутину,
забыла твоя звезда…
Но ветхий закон, нас обрекший тянуть рутину,
обжалован навсегда.
И смуглым виском, и синеющей жилкой под кожей
я тоже уже была!
У нас на двоих и на целое небо, похоже,
осталось лишь два крыла…
Так что же ты сам, с вереницами данностей споря,
не лепишь своей судьбы?
Какого ты ждешь подаянья у мертвого моря,
где в трюмах одни гробы?
Твоим парусам не расправиться в яви небесной,
пока ты на берегу!
Повисни со мною над этой мерцающей бездной,
а дальше – я помогу…
«Я – все, в твоей сходящееся точке…»
Я – все, в твоей сходящееся точке,
пространство без предела и упрека,
грядущий миф, сокрытый в липкой почке,
ночной глагол, бичующий пророка.
Я – реплика, меняющая пьесу,
где был финал заведомо известен,
и юный паж, целующий принцессу,
и гордый царь, послушный Песне песней.
Вселенная – в неспелой увертюре,
сечение, сокрытое в граните,
и море, ожидающее бури,
и Парка, надрезающая нити…
И новый свет, зовущий сердце выйти
из эры незначительных открытий.
«Есть небо и птица, летящая в небе…»
Есть небо и птица, летящая в небе,
трава по колено и смуглые ноги,
вечернего ветра усталый молебен —
безмолвная песня об умершем боге.
И в воздухе, пахнущем сладко и тонко,
пронзительный отблеск нездешнего света…
И где-то – другая босая девчонка
и песня другая, что ею не спета.
И небо, и птица другие над нею,
и всполох зарницы на глади заката,
и степь перед ней, что молчит, зеленея,
о чьих-то кострах, здесь увядших когда-то…
Все круги пройдя, я вернусь в это лето,
что стынет уже сентябрем на излете.
Я буду опять и светла, и раздета,
минувшего бога вкусившая плоти.
И в круге открывшемся все повторится:
закат, и дорога, и ветер, и песня,
и ноги босые, и небо, и птица,
и бог, что сквозь них прорастая, воскреснет.
Окарина
Над полем пела окарина,
был воздух холоден и сух,
последний крик седого клина
чужой мечтой тревожил слух.
Качал ноябрь травы сонно,
и тлели вести на ветру,
что снег, как плат, во время оно
покроет схимницу в миру.
Земля, уставшая молиться
последним стаям о тепле,
забудет голоса и лица
ступавших с миром по земле,
а те, кто брел по руслам мира
без компасов и без
