могла быть только смерть, но умирать я сразу передумал. Почему-то никто не хочет умереть в тюрьме, все хотят умирать на свободе. Так никто не хочет умирать больным, все хотят выздороветь. Выздороветь, а потом уже умереть – здоровым и счастливым.
Женя был немного туповат, но при этом эксцентричен. В тюрьме он пользовался уважением за невозмутимость и высокий рост. Игорь прославился на всю тюрьму умением рассказывать сказки, сюжеты которых он черпал из бесчисленных фантастических романов, которыми была забита его голова. Игорь и сам походил на героя сказки – слабый и уродливый, он кажется плохо соответствовал суровой советской действительности, от которой его оберегал отец, работавший начальником автоколонны в таксопарке и по совместителю возглавлявший партком этой организации. Это был небольшого роста простой мужик, разгуливающий по дому в одних трусах. В городе он пользовался уважением. Он напряг все свои связи, пытаясь найти способ вытащить сына из тюрьмы, но и они оказались бессильны перед тупым и мстительным обкомом партии, поставившим следствию и прокуратуре задачу как следует наказать отщепенцев. Отцу удалось добиться только того, чтобы Игоря не перебрасывали из камеры в камеру, как это происходило со мной и с Женей, а содержали в специальном корпусе, в одной камере с «наседками», «работавшими на кума». Кстати, ордер на наш арест подписывал заместитель прокурора области – будущий генеральный прокурор Российской Федерации Юрий Чайка. Я даже удостоился короткой аудиенции с ним, в ходе которой он попытался прояснить для себя роль каждого участника в этом преступлении. Помню, что я был изрядно напуган перспективой загреметь в за решетку, но прокурор дал ясно понять, что избежать тюрьмы мне не удастся.
Пока мы сидели под следствием, Горбачев выпустил на волю первую партию политзаключенных и наше дело спустили на тормозах, назначив всем участникам минимальные срока, с отбытием наказания на принудительных работами на стройках народного хозяйства. После восьми месяцев работы формовщиком на домостроительном комбинате, я уехал на Кавказ к родителям, и оттуда вскоре был призван в армию.
На призывной комиссии какого-то ответственного за призыв военного интересовало чем я увлекаюсь. Я решил ответить честно, как есть:
– Философией.
Дядька смотрел на меня искренне недоумевая. В стенах военкомата это звучало как анекдот.
– Какой философией? – удивился военный.
– Экзистенциализмом.
– Каким еще экзистенциализмом?! – продолжал удивляться служивый.
– Французским.
В принципе, я ничем не рисковал и мог назвать хоть феноменологию, хоть структурализм – в двадцать три года, стоя в одних трусах перед комиссией, я мог позволить себе любую роскошь: одного взгляда на состав призывников было достаточно, чтобы понять, что служить я все-равно отправлюсь в стройбат.
Стройбат
