перестал лаять, а если иногда и вспоминал о том, что он все-таки собака, то лаял, как в старые добрые времена, звонко, с веселой радостью.
«И чего, дурачок, всю неделю с ума сходил?» – недоумевал Егор, еще не подозревая, что суета, в которую он был втянут последние дни, – лишь начало длинной цепи небывалых, можно сказать, событий, что против него уже составился заговор, в котором будут и противоборствующие силы, и кровь, и жертвы, и что первой жертвой станет именно Дымок.
В воскресенье после обеда Егор истопил баню. Уже можно было ломать веники, потому что троица прошла, а после Троицы лист держится крепко, и Егор сходил в лес и связал два свежих березовых веника. И хотя в сарае у него оставались еще прошлогодние, он давно соскучился по свежим. От них дух шел на всю баню, а главное, они были мягче и не так хлестались, как старые, когда выйдешь из бани и не поймешь, то ли парился, то ли тебя драли как Сидорову козу. Конечно, если париться для виду, как делают некоторые, то все равно, с каким веником идти, хоть с голиком, но Егор понимал толк в бане, парился истово, и ему было небезразлично, чем хлестать себя.
Сопровождать хозяина в пределах дома и деревни было для Дымка делом его собачьей чести, и он не мог допустить, чтобы баня готовилась без него. Пока Егор носил воду и нагревал котел, Дымок с деловым видом вертелся рядом и путался под ногами, но, видя, что хозяину не до него, решил наведаться к овинам на лугу. Там было полно мышей, а Дымок был не дурак набить себе брюхо на стороне, чем до глубины души возмущал Егора. Ладно был бы бездомным, а то и дом есть, и кормят, а все равно норовит подобрать что плохо лежит. Еще заразу какую подцепит. Но все попытки отучить Дымка от дурной привычки ни к чему не привели, и Егор плюнул на свои старания. Как плюнул и сейчас, обнаружив, что Дымка и след простыл, и догадавшись, куда его понесла нелегкая.
Закрыв дверь, Егор разделся, поплескал из ковшика на раскаленную докрасна каменку и полез на полок. Первый заход был для него всегда самым блаженным, и он хлестался до изнеможения, подбрасывая время от времени по ковшику, когда замечал, что пар достает не так, как сначала. Окатившись напоследок холодной водой, Егор пошел на улицу отдыхать. Баня стояла на самых задах, здесь никто не мог видеть Егора, и он сел на приступок, подстелив под себя веник.
День был жарким, но после пекла парилки этот жар казался прохладой. От реки дул ветерок, обвевая разгоряченное тело. Егор подставлял ему лицо и, как кот, жмурился от удовольствия.
Хорошо было вокруг. В синем небе с писком носились стрижи, над лугом порхали бабочки и летали стрекозы, а на березах вдоль улицы гомонили грачи. Хотя дом Егора стоял с краю, Егор не променял бы это место ни на какое другое. Чего еще надо? Все рядом, под боком – и распустившийся вовсю лес, и поля, и речка, от которой начинался луг, переходящий за деревней в пустоши. Когда-то на лугу косили, но постепенно сенокос отодвинулся дальше, луг зарос кустарником, и от прежних времен на нем остались лишь два овина. Они стояли здесь давно, Егор еще сопливым мальчишкой играл в них с друзьями-приятелями
