всё-таки. Зажечь фонарик, убить гада! Виталия разбужу. Вон сопит, словно дома в кровати. Надо было, наверное, выпить больше, как они… вот и спал бы сейчас.
Как их называть? Раньше там, в Москве, было проще: дядя Коля и дядя Виталя. А здесь? Слово «дядя» во рту застревает, не выговорить. Папа? Вот папой его называть совсем не хочется. А как?
Люблю ли я его? Интересно… Отец ведь… Нет, пожалуй, не люблю. Какое-то другое слово должно быть.
Чужие стали. И пахнет от него. Лист прелый. Может, это возраст? Так и должно быть?
Нет… то, что он маму бросил, – это ни при чём. Просто он чужой, давно чужой. Может, и не совсем чужой, но не нужен… Хорошо, что он есть, но ведь не нужен?
Вернётся домой за полночь, зайдёт в комнату – я лежу, читаю – и начинается – сядет на край кровати, в ногах – пошли эти полупьяные разговоры по душам. Он даже не поучает – просто рассуждает о жизни, о работе, о литературе. Думает, мне это надо. А мне надо, чтобы меня в покое оставили. Не лезли ко мне.
Вот мама – нужна.
Когда я это понял? В классе четвёртом?
Отец был кумиром! Живой, весёлый, выдумщик, всегда с удовольствием возился со мной и моими друзьями – каток, велосипеды, походы. А какие игрушки привозил, когда ездил за границу!
И всё изменилось, когда я в больницу попал.
Мир вывернулся наизнанку. Я, который всегда купался в любви и ласке, вдруг оказался среди абсолютно безразличных ко мне людей. Стало страшно. Очень страшно. Предстояла операция – плёвая, конечно. Но это – сейчас. А там…
И вот только тогда почувствовал, как необходима мама. Не весёлый и уверенный в себе отец, а мама. Мама, которая ругает за двойки, заставляет мыть руки, загоняет вечером в постель.
Жизнь в больнице превратилась в ожидание и делилась на бесконечное простаивание перед мутным оконным стеклом – увидеть маму, идущую от ворот к корпусу больницы, и истеричный страх перед болью. Я был такой маленький и такой одинокий – и весь знакомый тёплый мир за стенами этой больницы превратился в маму. Она одна могла спасти. Только бы пришла, только бы её увидеть!
А эти… Медсёстры с врачами уверяли, что будет совсем не больно, ну не капельки. И ведь почти поверил. Но дебил-переросток из соседней палаты радостно поведал, что будет очень больно. И ещё к креслу привяжут, и крови – ну просто море. Ведь не соврал, собака.
Было всё это, было…
Изнутри подкатывало тёмно-сладкое – вот-вот затопит, потечёт из глаз.
Зачем? Зачем тогда семью строить? Трахались бы как кошки по углам. Рожали… Так нет! Устроили показательное выступление – папа, мама, я – счастливая семья. Зачем были эти двадцать лет вместе? Сколько из этих лет – враньё? Фасад блестит, а нутро гнилое. Да и хрен с вами! Меня-то вы за что так? Я же вам верил!
Ну хорошо… Разбежались…
Отец-то – ладно… Я его ещё как-то могу понять. Вернее, не понять… наверное, принять могу. Он отдалялся, отдалялся, почти чужим стал. Ушёл и ушёл. А вот мама… как с ней?
Это ведь мама… Она
