еще в двадцатые уплотнили – родители Тамары из сельской местности в Б. перебрались, на мелькомбинат устроились, им и дали эти полдома. Летуновский не возражал, а дети из двух семей вообще подружились. Тамара с Ольгой давно дружат.
– Нет, это не про Тамару, она тут ни при чем, – ответила Маша и опять зажгла горелку, пусть еще чайничек закипятится: чай они всегда пили подолгу. – В войну у них квартирант был. Ольгин отец беженца подселил, из жалости, пожалел просто человека. Прасковья Ивановна про него очень интересно рассказала.
– Это Федор Двигун, что ли? – Шура вспомнил надпись на второй кладбищенской плите – той, что рядом с Летуновским.
– Прасковья Ивановна сказала, что фамилию не помнит. Но человека этого знала! В сороковые годы она работала на вокзале – вообще-то уборщицей, но приходилось и грузчицей, и другие тяжелые работы выполнять. Муж на фронте, она одна с маленьким сыном, в сорок первом родился. За все бралась. И жила она с ребенком прямо возле вокзала в помещении бывшего склада – им с мужем перед войной эту комнату дали. В сорок втором беженцы из Ворска все улицы возле вокзала заполонили. Говорит, жалко их было – прямо на земле люди спали, иногда почти неделю поезда ждать приходилось. Ну, и согласилась она помочь… как я понимаю, заплатили они ей. Трое беженцев – старик со старухой и с ними молодой мужчина, не сын, просто соседи, шли вместе. Она взялась им билеты достать, но получилось лишь через три дня. А пока она их привела к себе ночевать. Старик-то со старухой даже получше были. Слабые, но хоть не кашляли. А молодой, как спать ложиться, страшно кашлять начал и кровью харкать. Ну, она, конечно, испугалась за ребенка. Да он и сам сказал: у меня туберкулез обострился в дороге – возможно, в открытую форму перешел. У матери так было. Нельзя мне возле ребенка, пойду я. Она его отвела к церкви Знаменской, там за оградой хоть сена батюшка давал постелить.
Маша остановилась: чайник закипел.
– Ну и что? – спросил Александр Второй. – Я этого Двигуна тоже видел подростком. Его, потом из церкви уже, старик Летуновский приютил. Какое там три дня! Этот Двигун у них во флигеле почти месяц жил. Кашлял так, что у нас было слышно. С туберкулезом в открытой форме его нельзя было отправить на поезде. Не думаю, чтобы Летуновские сильно радовались, но ведь не выгонишь больного… Он и умер у Летуновских. Ольга со стариком его похоронили на нашем кладбище. При чем тут кикимора какая-то?
– Саш, дай я все расскажу, а потом ты, ладно? Шура, порежь, пожалуйста, еще сыр. – Маша разлила свежезаваренный чай по чашкам и продолжила: – Ну вот. Эти старики, что у Прасковьи Ивановны ночевали, были соседями Двигуна по коммунальной квартире в Ворске. И они рассказали, что когда-то его отец не только всей квартирой владел, а всем домом трехэтажным в центре Ворска. Он был хозяином кафельного завода – небольшого, но весьма прибыльного. В начале двадцатых загремел на Соловки и там сгинул. А жена с сыном, этим Федором, маленьким совсем, осталась. Жили тише воды ниже травы. Комнатка у них самая плохая в коммуналке была – при кухне, для
