оркестре, собственно, арфа не тот инструмент, для которого пишут концерты или сонаты, даже странно, почему композиторы предпочитают одни струнные другим, сколько всего написано, например, для скрипки и виолончели, и так мало для альта и контрабаса, для последнего, кажется, и вовсе ничего, да и солирующих арфистов Рите слышать не доводилось. Так что тетя Ната скромно играла в оркестре. Сейчас она, конечно, уже не работала, то есть не работала она давно, а сейчас уехала и вполне вероятно, что не вернется. И будет у Иры еще одна трехкомнатная квартира. Впрочем, квартира ей ни к чему, разве что место получше, а так у нее и своя фактически пустая. И чего, спрашивается, она сидит тут одна-одинешенька, к мужу не едет? Хотя неизвестно, зовет ли ее муж. Обычное теперь дело, уехал мужик на заработки и застрял, с женой не развелся, но кого-то там себе завел. На каждом шагу в Ереване такие жены, вроде есть муж, и вроде нет его. Как квартиры – якобы живут люди, а на деле пустые, стоит только посчитать вечером освещенные окна, и все станет ясно. Н-да… И что же, скажите на милость, теперь делать? Разводиться? Притвориться, что никакого звонка не было? Это можно, когда доноситель – гадкий маленький доноситель – неизвестен, неведом, голос в трубке, ну а если он отнюдь не бесплотен, а напротив, бездушен, то есть существо сугубо телесное, и эту телесность ты встречаешь по меньшей мере дважды в месяц, и она потребует у тебя отчета, если не громкогласно, то взглядом, сурово, как всемогущий боже, вопрошая: “Что ты сделала с тем, что я тебе даровала?”, а после твоего ухода повернется к товаркам и разведет руками, и жалостливо-презрительное шушуканье будет сопровождать каждый твой шаг по редакции, и поди объясни всей этой честной компании, что физического влечения к мужу давно не испытываешь, и тебе, в сущности, наплевать… ну может, не совсем уж и наплевать, но… Слушать не надо было, вот что! Сразу отрезать, мол, неинтересно мне, дорогуша, и не звоните больше, отрезать и дать отбой… Ага! Ну сейчас мы так и сделаем! Рита отставила джезве в сторону, сердито сдернула трубку с телефонного аппарата – она таскала его за собой по всей квартире, хотя длинный, змеившийся по коридорам провод все время назойливо лез под ноги – и неприветливо буркнула:
– Алло!
И однако то была не осведомительница.
– Ритуля, – сладко пропел голос редакторши, дамы неприятной во всех отношениях, кроме вокального, – у меня есть для тебя тема. – Она сделала паузу и торжественно объявила: – В опере нашли труп.
– Убийство? – удивилась Рита.
– Нет, нет. Инфаркт, инсульт, что-то в этом роде. Некий рабочий сцены, жил в театре, в какой-то комнатке под крышей. Семейная драма. Жена то ли умерла, то ли сбежала, дочь вышла замуж и переехала в Кировакан, в Степанаван, словом, куда-то в район, что-то стряслось с квартирой, деваться бедняге было некуда, и директор сжалился, разрешил ему жить в театре. Ну он и жил, и потихоньку спивался там, на чердаке. Представляешь? Пыльная каморка,
