послушно громыхнул вёдрами и отправился на колодец, по пути сочиняя стишок на тему вчерашнего урока химии:
Матушка дала ведро:
– Федя, принеси воды.
Десять литров аш-два-о
Надо, только и всего!..
Примерно через час, перекусив и выполнив ещё несколько материнских поручений, Фёдор вышел из дома и через ухабистые февральские заносы направился в сторону старого коровника. Идти было трудно. Ноги проваливались в подтаявший снег. Юноша то и дело застревал среди коварного месива, будто на болотистых кочках-плавунах.
Когда продвигаться вперёд стало и вовсе невозможно, путешественник выбрался на твёрдый пятачок и огляделся. Невдалеке на щупленькой берёзке висела привязанная сборщиком сока пластиковая бутылка.
– Что, больно? – спросил Фёдор молодое дерево.
– Очень! – колыхнулся в ответ сырой мартовский воздух.
Ответ юношу озадачил и развеселил одновременно.
– Так ты проснулась?! – Федя выпрямился, вдохнул полной грудью «весеннюю озоновую распутицу» и закричал: – Сволочи, ей же больно! Слышите, ей бо-ольно!
От пронзительного крика, похожего на клик дельфина, с ветвей розового березнячка в небо вспорхнула стая галок.
Фёдор подобрался к дереву и вытащил злосчастный прутик из расщелины ствола.
Теперь предстояло вернуться домой, но промятые в сугробах следы уже заполнила зажора, а надеть высокие калоши Фёдор, выбегая из дома, запамятовал.
«Крепись, Флиппер, скоро берег!» – рассмеялся он, припомнив песенку Олега Митяева про лето. Морщась от уколов ледяной ряски, он пошёл напрямик, набирая с каждым шагом всё больше воды в старые отцовские сапоги.
Вот и дом. Покуда мать возилась на кухне, юный путешественник прокрался за печку и наконец разулся. Бросив мокрые голенища под лавку, он впорхнул на лежанку и закутался в тёплое стёганое одеяло.
– Ты где был-то? – спросила из кухни мать.
– Весну навещал! – ответил Фёдор и закрыл глаза.
Ступни ног оттаивали и возвращались к жизни. Капли испарины, как первые капли тёплого грибного дождя, выступили на лбу юноши. Он засыпал, вернее, уплывал в открытое море, подобно отвязавшейся лодке, гонимой ветром.
…В мороке утреннего тумана Федя разглядел спасённую им белоствольную берёзку. Она скользила по воде вровень с корпусом лодки и повторяла, улыбаясь Фёдору своей нежной розовой улыбкой: «Спаси Бог, Феденька, спаси тебя Бог!»3 Её голос походил на клёкот дельфина Флиппера из фильма, что вчера крутили по «Культуре».
Воспоминание заставило юношу обернуться. Он увидел заснеженный двор, за ним – соседские посады и околоток. Холодное солнце медленно поднималось над дальним лесом.
– Ах, Федечка, – лепетала берёзка (теперь голосок её был такой же в точности, как у весёлой утренней гостьи), – матушка Зима, поди, ищет
