собеседника Боттичелли.
С Виченце у нас несколько раз случались интересные диалоги, но ближе к концу разговора его всегда заносило на тему того, что он сам называл «новым Возрождением». Притом хотел он возродить не внешний облик античности, а сами по себе языческие культы. И любил он подолгу рассуждать о том, как прекрасно было бы, если бы на Капитолийском холме построить новый действующий храм Юпитера, а в Пантеоне проводить службы всем римским богам. Идея эта показалась вначале интересной и неординарной, потом оригинальной, но, повторенная в третий раз, она прозвучала до того странно, что, выслушав ее, затевать новых разговоров по поводу философии Возрождения с Виченце мне уже совершенно не хотелось.
И вот в какой-то момент, обнаружив, что я прочитал уже все книги, казавшиеся мне интересными, и совершенно потерял интерес к тому, чтобы рассказывать очередным заплутавшим пенсионерам всю эту муру про Платоновскую Академию, вместо того чтобы просто показать им, где здесь туалет, я решил, что мне пора поговорить с Виченце и двигаться дальше.
– Ну что ж, Леон, – сказал он, принимая все мои доводы, – этого стоило ожидать. Хотя Вы очень нравитесь мне как историк, стоит признать, что здесь такие специалисты, как Вы, долго не задерживаются… – Он произнес это таким тоном, как будто снова собирался завести свой любимый разговор о постройке нового храма Юпитера в Риме, и я уже было собрался слушать его очередной длинный и скучный монолог на эту тему, но его не последовало, и вместо этого Виченце встал и сделал несколько шагов по кабинету. Единственным, что Виченце присовокупил к своему «ну что ж», был лишь короткий пассаж о том, как ему грустно, что бороться за реставрацию виллы приходится практически в одиночку.
Мне стало искренне его жаль: ведь было совершенно ясно и то, что лучше него с задачей привлечения средств на реставрацию никто не справится, и то, что, кроме него самого, в ней, похоже, никто не был заинтересован. Виченце отпустил меня с миром, пожелав мне удачи и пожав на прощание руку, словом, сделал все так, что я уехал с прекрасной, но порядком надоевшей мне виллы с чистым сердцем.
И вот через несколько дней, преодолев немалое расстояние на скоростном поезде, я сидел в симпатичном статусном кабинете, хозяином которого был человек, распорядившийся моей дальнейшей судьбой. Кабинет его казался хоть и по-милански чопорным, но обжитым, желающим казаться уютным: кожаные кресла, стол с ворохом бумаг, большие окна, выходящие на Виа Сильвестрино, изящная кофемашина красного цвета в углу, отстраненно смотрящая вдаль пустыми глазами репродукция Модильяни.
– Леон, – обратился ко мне хозяин кабинета, – я прекрасно понимаю, что для такого специалиста, как Вы, вилла Кареджи кажется довольно скучным местом для работы. Но, кажется, прямо сейчас… у нас нет для Вас другого подходящего места…
В тишине кабинета было слышно, как за окном шуршат по брусчатке машины, где-то нервно дребезжит по рельсам оранжевый трамвай,
