дома и задать вопросы, а потом возвращалась в собственную работающую семью, на смену моему изначальному интересу к разделению труда в доме постепенно пришел ряд более сложных вопросов. Что заставляет одних работающих матерей в одиночку делать все домашние дела – следовать стратегии, которую я называю стратегией супермамы, – а других давить на мужей, чтобы те взяли на себя хотя бы часть их нагрузки? Почему одни мужчины искренне хотят разделить с женой бытовые тяготы и уход за детьми, другие поддаются давлению с чувством обреченности, а третьи упираются и не уступают?
Как представления супруга о мужественности влияют на его мнение о том, что ему «положено чувствовать» по отношению к дому и работе? Что он на самом деле ощущает? Вступают ли его реальные чувства в конфликт с тем, что, по его мнению, он должен испытывать? Как он решает этот конфликт? Те же самые вопросы относятся к женам. Как стратегия, при помощи которой супруги решают проблему второй смены, влияет на детей, работу и брак? Такого рода вопросы вывели меня на сложную взаимосвязь между нуждами семьи, стремлением к равенству и счастьем в современном браке.
Мы можем описать пару как богатую или бедную, и это многое скажет нам об этом браке. Мы можем описать ее как католическую, протестантскую, иудейскую, черную, мексиканскую, азиатскую или белую, и это еще добавит информации о ней. Мы можем описать брак как сочетание двух личностей, например, «обсессивно-компульсивной» и «нарциссической», и снова это даст нам какие-то данные. Но знания о классе, этничности и личности дает нам только ограниченное понимание того, кто разделяет вторую смену, а кто нет, и становится ли брак от этого счастливее.
Когда я стала сравнивать одну пару, в которой оба супруга делят вторую смену между собой, с тремя другими, которые так не поступают, многие ответы, которые могли бы показаться очевидными, – более высокий доход мужчины, его долгий рабочий день, тот факт, что его мать была домохозяйкой или что отец ничего не делал по дому, его представления о гендерных ролях – на самом деле не объясняли, почему одни женщины работают лишний месяц в году, а другие нет. Они не объясняли, почему одни женщины, казалось, рады трудиться лишний месяц, а других это делало глубоко несчастными. Когда я сравнивала одну пару, которая решала бытовые задачи вместе и была счастлива, с другой, в которой супруги тоже совместно занимались домашним хозяйством, но были при этом глубоко несчастны, стало ясно, что чисто экономических или психологических ответов недостаточно. Постепенно я почувствовала необходимость изучить то, насколько глубоко укоренена гендерная идеология в каждом мужчине и женщине. Некоторые мужчины и женщины казались сторонниками равноправия «внешне», но традиционалистами «внутри», или наоборот. Я старалась обращать внимание на различие между поверхностной идеологией (расходившейся с внутренними чувствами) и глубинной (которая этими чувствами поддерживается). Я изучала, как каждый примирял идеологию со
