теперь к нему обращались с подобными предложениями крайне редко. Времени стало больше, и он много ходил по Москве. Был на любимых площадях, прохаживался по желанным бульварам; радовался достойным образчикам архитектуры, памятникам из благородной бронзы, фонарям, строгим и стройным или напротив ажурным – текучим решёткам парков, при этом замечал зорким взглядом очевидные признаки неведомой занесённой в столицу инфекции. Крохотные вирусы и бациллы, неразличимые глазом, поселились всюду на улицах, площадях. И она, столица, не ведая того, что фатально больна, испытала первый несильный жар, головокружение, слабую тошноту, покрывалась нездоровым румянцем!
Наблюдал: как сходились горстками вольнодумцы, шушукались, спорили о диссидентах, о кремлёвских властителях, пересказывали едкие газетные статьи. Испуганно озирались, подозревая в каждом соглядатая и агента. Эти шаткие группы, стайки вольнодумства множились, слипались. Появлялись мегафоны и трёхцветные флаги. Зарокотали мембранные голоса!
Подобно бреду, в сквере заклубились митинги. Неистовые люди истошно орали, грозили кулаками горбачёвскому Кремлю, топтали газоны.
Их разгоняла милиция, грубо и ненавидяще. Всё быстро исчезало. Оставались мятые газоны, затоптанные листовки, порванные транспаранты. Но через день, как приступ горячки, всё повторилось – революционные агитаторы, грассирующие, с пеной у рта, остервенелая милиция и тревожные мигалки спецмашин.
Дальше больше! Начались демонстрации «демократических масс». Улицу Горького перегородили войска – зелёные каски, поблёскивающие, как рыбья чешуя, щиты. Клокотала толпа, словно её поили кислотой. На Пушкинской площади, мимо гранёных фонарей резво подъезжал микроавтобус, и мембранный голос знаменитого попа расстриги, отделённый от его чёрной сутаны, католической бородки, кручёных волосатых рожек и козлиных копытец, витал над площадью, как тлетворный дух преисподней. И казалось, что с площади сдирают покровы, оскверняют, насилуют.
Появились среди этих толп недовольных кликуш и свои кумиры, карликовые «кромвели», все с признаками физического уродства – типа юродивого заики правозащитника С. Ковалёва – врага РУССКОГО СОЛДАТА, и своя «жанна д´арк» – истошно ненавидящая коммуняк, серп и молот – Валерия Новодворская. Толстую, с крашенными волосами, очкастую «пламенную революционерку», в бесстыдно задранной юбке, то и дело вносили вперёд ногами в милицейский автобус. Но через пару дней, она, как пузатая, вражеская мина, вновь всплывала среди орущих волн митингующих, и сама истошно орала в мегафон, бесновато хрипела, матюгалась, пёрла грудью вперёд на ментов, завораживая последних, огромным размером своего «бронелифчика».
…Так всё начиналось, пуская страшные метастазы. А между тем, в Москве под злопыхающий гул «интеллигентских стачек», разворачивались в марше аккуратные, компактные, быстрые стройки. Возводились металлические конструкции, споро сгружались хрустальные
