с бурой краской. Мы успели привыкнуть к добродушному, смешливому татарину, не подходящему по своей огромной комплекции в танкисты. Шараф, как мы, был из недоучившихся курсантов. Но еще до войны он работал на тракторе, а в училище освоил вождение Т-34. Наверное, Шарафутдинов был умелым механиком, поэтому Тихомиров взял его к себе. Он был в дружбе с командиром роты, но не выделывался. Шараф, как правило, знал обстановку лучше нас, а когда мы его спрашивали о чем-то, то он не делал из событий великой тайны: когда ожидается наступление или когда привезут боеприпасы и еду. Сейчас сержант, перемотанный бинтами и полосками нательной рубашки, тяжело дышал. В него попало не меньше десятка осколков.
– Иван… я жить буду? – с трудом спросил он у Войтика, признанного специалиста в медицине.
– Будешь. Конечно, будешь, – и чтобы убедить тяжело раненного Шарафа, стал перечислять: – Кровь изо рта не идет, значит, легкие не пробиты. Голова так, вскользь. А мясо зарастет.
– Врешь ты, Ванька…
– Ей-богу, – перекрестился Войтик. – Кто угодно подтвердит.
Но Шараф, не слыша его, закрыл глаза. Наверное, потерял сознание.
– Правда, выживет? – спросил я.
– Должон бы, – уже менее уверенно пожал плечами белорус. – Здоровый мужик. В санбат его быстрее надо.
Мы обнялись с Пашей Закутным.
– Живой, Пашка?
– Угу. Только мордой о казенник крепко приложило. А вообще, повезло. Как вспомню – жуть берет. Сверкнуло, грохнуло, танк как в стену врезался. Осколок у меня под мышкой прошел. Вот здесь… телогрейку порвало. И гильзу снарядную пробило. Порох почему-то не загорелся, поэтому мы с лейтенантом и уцелели. А нашего механика наповал. Жаль его. Хороший парень был. Хочешь, я тебе тот снаряд принесу? Сейчас…
Он вырвался, пошел к танку. Его шатнуло, и я посадил Пашу Закутного на траву. Князьков, в обычной, туго подпоясанной гимнастерке, с трофейной кобурой на поясе, обнял нас с Федей.
– Живы, ребята?
– Живы.
– Молодцы. А Ивана Лукьяновича даже из танка достать не смогли. Какой человек! Финскую прошел, медаль имел… Как у вас машина?
– Нормально, – козырнул Князькову, как командиру роты, Федя Садчиков.
– Перегружай снаряды из моего танка и сливай горючее. Я к вам перейду. Не возражаете?
Вопрос был формальный. Может быть, мы и возражали, привыкнув к своему экипажу без всяких лейтенантов. Но Князьков был командиром и мог находиться в любом танке.
– Никак нет, – кисло отозвались мы.
Взводный это заметил, но промолчал. Знал, что ребята его недолюбливали. Но война уже что-то меняла в наших отношениях. Потом все вместе подошли к телам командира взвода и башенного стрелка, накрытых шинелями. Для них и других погибших уже торопливо копали могилу.
Чудом уцелел Иван Войтик. Я потрогал смятую, лопнувшую от удара гаубичного снаряда
