некуда, потому что на единственном стуле сидел сам Боткин), улыбнулась и сказала:
– Вы, Алексей Иванович, во время дежурств лучше бы на пищеблоке обедали. Там вкуснее, сытнее, еда настоящая, да и тратиться не надо. Мария Егоровна всегда накормит.
Боткин не удивился. Дожевал, проглотил, заговорщицки подмигнул Надежде Тимофеевне и сказал:
– Я все понимаю, Надежда Тимофеевна, дорогая моя. Пришел новый человек, никому не известный, в Москве никогда не работавший, как будто с неба свалился. Конечно же, надо его проверить, испытать, чтобы понять – можно ему доверять или нет…
От ласкового обращения «дорогая моя» Надежда Тимофеевна слегка растаяла и, потерявши нить, никак не могла понять, к чему клонит добрый доктор.
– …Я не обижаюсь, не подумайте, я все понимаю. Это как в магазине, когда приходит новый продавец, так старые его на честность проверяют – лишку денег оставят в кассе или что-нибудь из товара якобы не сосчитают. А сами смотрят – объявит или присвоит втихаря. В душу-то человеку не заглянешь, человек он в поступках раскрывается, это я к чему говорю? К тому, что насчет меня вы можете быть спокойны – я никогда не позволю себе больных объедать, можно меня больше на эту тему не испытывать. Объедать больных вообще нехорошо, а в моей ситуации, при моей-то зарплате да бесплатных хоромах, – Алексей Иванович обвел «хоромы» рукой, словно предлагая Надежде Тимофеевне восхититься ими, – совсем позорно…
«Хоромы, – скептически подумала Надежда Тимофеевна. – Это ты, дружочек, комнату отдыха главного врача не видел. И его персональный санузел. Вот где хоромы! Мариотты с Хилтонами обзавидуются».
В Мариоттах и Хилтонах Надежда Тимофеевна никогда не бывала, а в комнате отдыха главного врача сподобилась побывать в прошлом году, когда помогала заведующей отделением нести подарок главному на день рождения – тяжеленную напольную вазу из оникса. Ваза была упакована в коробку, коробка запелената в яркую подарочную бумагу и туго перевязана толстым капроновым шнуром. От этого проклятого шнура у Надежды Тимофеевны неделю болели руки. Обе, потому что приходилось менять. Главный немедленно пожелал осмотреть подарок, остался настолько доволен, что не просто буркнул «спасибо», а похвалил, сказав: «Какая чудная финтифлюшечка!» Ничего себе «финтифлюшечка»! Двухпудовая! Купить вазу придумала Ольга Борисовна. Она же не может не соригинальничать. На двенадцать с гаком тысяч (собирали «по совести», пять плюс «гак» – с заведующей отделением, три – с Надежды Тимофеевны и с дежурных врачей по тысяче) можно было купить якобы антикварную серебряную безделицу или, скажем, роскошные серебряные или скромные золотые запонки. Запонки главный врач обожал настолько, что всегда выпускал манжеты из-под рукавов халата, чтобы запонки были на виду. Нет же – купила вазу. Но угодила, что да, то да, угодить Ольга Борисовна умеет. Поблагодарив, главный попросил отнести вазу в комнату отдыха и поставить
