всеми своими грудями в лицо Баранидзе, а руки направила в безопасное для себя – как для убийцы – место.
И вот Баранидзе уже телепается на небе, а Мария рыдает без капитала на себя со своим будущим младенчиком и считает, или хватит полученного при жизни Баранидзе своего обеспечения на домик.
Серковский не остановился на том, что у Серковского уже получилось, а вывел такое.
Мария через прошедшее малюсенькое время сильно пожалела, что погубила Баранидзе, но сделанное сделалось и обратно идти уже никак не хотело.
Возле Марии в нужную минуточку не было доверенного, пускай бы и опять хорошего, мужчины, который пояснил бы, что хоть наследства от Баранидзе незаконному ребеночку не полагалось, а все ж таки у законного наследника можно было б и попросить то и сё – под честное слово не рассказывать на всех на свете углах Батума про Баранидзе то и это.
И вот наследник-племянник Баранидзе явился и получил. А Мария, наоборот, осталась, где уже получилась.
После всего такого Серковскому пожар увиделся в новом свете огня.
Когда Новиков сватал Марию, он сватал законную мать-вдову с малолетней дочечкой. Дура-сваха божилась, что личными глазами видела бумаги на мужа вдовы, не говоря уже про карточку с часами, и обещала, что Мария привезет и покажет – и себя, и бумаги, и прочее.
А где Мария?
А Мария показала себя – хоть и во всей своей мокрой неприглядности.
А бумаги где?
А не было никаких законных бумаг.
Дуру-сваху Мария подкупила и недорого дала.
Может, поддельные бумаги и были, так они теперь водой скушанные и водой же запитые. Тем более при жизни Мария рассчитывала, что она перед Новиковым будет сильней всех на свете бумаг. Из науки уже давно известно, что женщина в сравнении с бумагой – это большая сила.
Серковский у себя в голове еще поскладывал одно с другим, и у Серковского там получилось, что не было у Марии для Новикова никаких бумаг – ни дельных, ни поддельных.
А была у Марии голая сила женщины перед мужчиной.
А чтоб такая сила стала еще сильней, Мария сговорилась с нехорошим человеком, и дом зажегся. Может, Мария хотела сказать Новикову, что как назло бумаги остались дома и что теперь Бог с ними совсем, и с прошлым домом тоже Бог, а Мария – вся тут и здесь тоже – и голова с волосом в кудельку, и туловище с двумя грудями, и ноги с откуда ноги у женщин растут. Бывает, что ноги у женщин растут с такого места, что Господи, помоги…
Потом Серковский подумал, что Марии жечь свой дом было не сильно надо. Вода в таком случае получалась даже лучше, чем огонь, – уронила бумаги в бурную воду и – ой! Может, потому и поехала Мария морем, хоть и доездилась. А пока бы послали за другими бумагами, за тем, за сем, оно как-то ж уже у Марии и сладилось бы с Новиковым…
С такими мыслями Серковский прилег себе переночевать.
Утром Серковский переночевал и пошел по женщинам.
Серковский обошел улицу, на которой до пожара стоял дом Фаины.
