поэму строек мы вписать сумеемСтальной дороги звонкую строку!
Припев.
Как будто, здесь все гладко. Даже образ есть в конце песни: «стальной дороги звонкую строку». А песня пустая, бездушная. Формальная. Весь набор присутствует – реки, кедры, рассветы, ветер, работа, мечта, дорога, атака на тайгу. И не сказано ровным счетом ничего. Потому что здесь полностью отсутствует хоть какое-нибудь авторское отношение к описываемому предмету и не видно ничего за словами. Слова есть. А песни нет.
Как-то получается, что сплошь и рядом «специальные» песни, написанные именно про эту дорогу, написанные именно про эту стройку, не вызывают интереса именно на этой дороге, именно на этой стройке, не говоря уже о местах иных. Может быть, просто авторы неправильно, узко трактуют задачи, поставленные перед ними? Может быть, во главу угла следует ставить не объект строительства, сколь бы велик он ни был, а человека, создающего этот объект? Но это трудней. Человека нужно знать. Чувствовать его. Полюбить его. «Лихие и неунывающие» ребята, равно как и «первопроходцы», случались у нас во все времена, на всяких стройках. И даже они, по моему наблюдению, встречаются не только на стройках. Попадаются и в селах. Встречаются в авиации. Работают в редакциях. Добывают уголь. А на БАМе работают бамовцы, и у них есть что-то свое, неповторимое нигде, у них есть своя работа, свои трудности, свои праздники, свое мироощущение. Они отдельные, как отдельна каждая интересная и большая стройка, как индивидуален каждый человек, посвятивший свои молодые лета всенародным делам. Поэтому не поются песни, в которых от девяти до двенадцати раз повторяется как оправдание слово «БАМ», повторяется как некое логопедическое упражнение. А БАМ все просит передать по радио пахмутовскую «Надежду». Ни слова там про БАМ, а бамовцы считают песню своей. Никаких торжественных елей, атак на тайгу, первопроходцев, никакой трескотни, а песня про БАМ. Вот какие бывают случаи.
Про что песня? Про что? Вот незабвенные фатьяновские стихи:
На солнечной поляночке,
Дугою выгнув бровь,
Парнишка на тальяночке
Играет про любовь.
Про то, как ночи жаркие
С подружкой проводил,
Какие полушалки ей
Красивые дарил.
Играй, играй, рассказывай,
Тальяночка, сама,
О том, как черноглазая
Свела с ума.
Так про что эта песня? Про войну. Про жаркое народное чувство, про тоску о послепобедной встрече. И про то, что скоро будет бой, а парнишка замкнет на нехитрый ремешок меха своей тальяночки и пойдет вперед, повинуясь зычной команде взводного. И опустеет и поляна, и пенек, на котором он сидел… или где он там сидел? На пеньке, точно. В тексте нет этого пенька, а в песне есть. И есть настоящий патриотизм, и есть боль за Родину, по которой еще расхаживает сапог оккупанта, и есть в этой песне все, что есть в настоящей русской поэзии. Вот какие случаи бывают с песнями. И поэтому, хоть тысячу раз повтори слово «БАМ» и присовокупи к этому тайгу, реки и прочее, не станет это ни песней, ни поэзией. А тихие слова «Надежды» без громких восклицаний и разудалости несут
