с ней встретиться. Вы понимаете, что это уникальный человек, каких в мире нет. И многое, о чем она говорит, сбывается“.
– Ельцин сказал: „Нет, решайте сами“. И больше на эту тему не распространялся.
– Чем это объяснить?
– Может быть, у него тоже было какое-то предубеждение на этот счет. Поскольку „решайте сами“ прозвучало, я это воспринял как „добро“. Еще раз переговорил с родственниками Ванги. Они сказали: „Пожелание Ванги, чтобы Борис Николаевич передал ей свои часы“. Я спросил: „А зачем?“ „Потому что, – объяснили мне, – она обладает такими уникальными способностями, что может по личной вещи человека многое определить. Иногда эта личная вещь полностью может заменить человека. И лучше всего для этого подходят часы“. <…>
Я ему позвонил по телефону прямой связи и передал просьбу родственников Ванги по поводу часов. Он ответил: „Нет“.
Тогда я сказал им: „Личных вещей не будет, но разговор могу провести я, если ее устроит“. Они сразу согласились.
И я начал внутренне готовиться к этой встрече. Я много знал о Ванге – что это уникальная женщина, что она может иногда не принять кого-то, уже с порога выгнать, как бы заглянув в прошлое человека и поняв, что он недостоин этого разговора.
Хотя все оказалось гораздо проще. <…>
Когда мы подъехали к ее дому, был уже поздний вечер. Очередей не было, какой-то охраны я тоже не заметил.
С волнением открываю двери, и через небольшую прихожую попадаю в комнату, обитую вагонкой. Почти как у нас в банях. Только вагонкой были обиты две стены до самого потолка, а две другие – наполовину оштукатурены и покрашены. В комнате стояли кровать и стол, застеленный клеенкой. На стенах висели иконы. Судя по письму, болгарские.
Ванга полулежала в кровати под одеялом. Как только дверь открылась, ее точно пружина подбросила. Она сначала села, потом встала на ноги. Внешний вид ее меня, конечно, поразил. Заметно было, что Ванга плохо себя чувствует. Честно говоря, я в то время не знал, что она уже была смертельно больна.
И еще меня удивило то, как эта слепая бабушка отреагировала на мой приход – было такое ощущение, что видит меня насквозь. <…>
– На каком языке вы разговаривали?
– Как мне объяснили, она говорила на старомакедонском, а на русский переводил один из ее родственников. У меня с собой был диктофон. Я спросил: „Если вы не против, бабушка Ванга, давайте мы поставим диктофон на стол и запишем нашу беседу“. Она ответила: „Нет, я не против“. Положили диктофон на стол. <…>
Я говорю: „У нас там ситуация непростая. И даже есть сомнения – участвовать ли Борису Николаевичу в выборах? Многие советуют ему этого не делать. Как вы думаете, что будет дальше?“ Ванга сказала, что Ельцину будет очень тяжело… „Сердце“ … „Будет болеть“. <…>
– А о том, что произойдет дальше, лет через десять, вы с Вангой говорили?
– Да,
