своего носа. Не желал помнить ни о ком, кроме себя самого. Это было даже тогда, когда письмо начиналось длинным, по внешности искренним зачином, где автор каждым словом клялся, что целиком и полностью одобряет политику органов. Они словно не замечали, что то, что шло дальше – эти жалкие фразы, что тут, в отдельно взятом случае произошла ошибка, – всю работу чекистов напрочь зачеркивает. Органы могли быть только правы, всегда и везде правы, только непогрешимость органов могла спасти страну от развала и гибели.
Сталин это прекрасно понимал, он, собственно говоря, сам всё это первый и понял и сам, не жалея никаких сил для убеждения товарищей по партии, поддерживал. Правда, когда однажды Ежов предложил ему внести в Конституцию положение о непогрешимости органов, Сталин воспротивился, посчитал, что он и партия должны оставаться над органами. Ежов видел логику Сталина, но и своя логика тоже казалась ему верной.
То положение о непогрешимости было прямым выводом из книги, написанной Ежовым в соавторстве с одним из его заместителей – Стратоновым, книги, где разбирался вопрос о том, что такое вообще человеческая жизнь и как она должна быть устроена, чтобы люди были по возможности счастливы. Писалась она уже во второй половине тридцатых годов, когда все они изменились.
Отбирая материал для книги, Ежов часто вспоминал те давние, насквозь романтические годы, что проработал под началом Дзержинского. Они тогда очень много спорили о назначении органов, и как-то Ежов, поддержанный, кстати, Феликсом Эдмундовичем, чуть не до утра с восторгом объяснял коллегии НКВД, что скоро наука сможет воскрешать человека, возрождать его для новой жизни. В гроб церкви будет вбит наконец осиновый кол – никто о Боге больше не вспомнит.
И вот ради того, чтобы эта вечная жизнь, этот рай на земле был построен как можно скорее, убеждал он их, сейчас следует без всякой жалости и пощады изымать, убирать, расстреливать всех, кто так или иначе может этому помешать. Есть доказательства или их нет, пускай даже точно известно, что подследственный пока ничего плохого не совершил, но если враг из него может вырасти, его надо убирать немедленно и не раздумывая, без каких бы то ни было апелляций и помилований. Помилование для всех и каждого придет потом, когда их воскресят и когда счастье, любовь, гармония, которые будут везде, куда ни посмотри, убедят распоследнего буржуя.
Он тогда благодаря сочувствию Дзержинского сумел дойти до ЦК, и насквозь голодная, промерзшая страна, где миллионы людей дохли, как мухи, выделила несколько сот тысяч золотых рублей ученым, которые занимались исследованием возможности воскрешения человека. Они все веровали, что еще немного, год-два, максимум пять, – и проблема будет решена.
И всё же Ежов никогда не раскаивался в том своем идеализме и сейчас верил, что был прав, просто оказалось, что нужно больше времени. Так что в двадцатые годы он, без сомнения, только бы о воскрешении и писал. По сравнению с ним всё прочее было третьестепенным, другого оправдания
