я явился ровно через два дня, без опоздания, она усадила меня на тот же диванчик, где мы обычно с ней сидели, он рядом с печкой, а Вера всегда любила тепло. Несколько минут мы так просидели, я был прямо с мороза и тоже хотел отогреться. Потом Вера мне говорит: «Вид у тебя, Дима, виноватый, и это трогает», – я обрадовался, а дальше она повела себя со мной, как всегда, так что я не знал, всерьез она это говорит или издевается.
Сначала встала и, будто в театре, произнесла: «Дима, я любила тебя, боготворила, считала героем, которого любая девушка мечтает встретить на своем пути. Я смотрела на тебя с обожанием, чуть ли не молилась. Ради тебя я была готова на всё. Свои чувства я приписывала и тебе. Ты ничего мне не говорил, это правда, но мне казалось, что это ясно по той радости, которую мы испытывали при встречах. Как же я обманывалась! Раньше в моих глазах ты был совершенством, а на поверку оказался жалок и слаб. Такой ты мне не нужен. Прощай, уходи», – и она рукой указала на дверь.
По-моему, вначале она хотела сказать совсем другое, но ее опять повело. Ей вообще надо было стать не женой этого Берга, а писательницей; говорила она совершенно по-книжному”. – “Ну и что вы сделали?” – спросил Ерошкин. “А что мне оставалось? Я встал, кажется, помялся немного, всё надеялся, одумается, но она молчала, я и ушел”. – “И на этом вы навсегда расстались”, – сказал Ерошкин; он знал из дневников Веры, что это не так, но, давая Диме возможность закончить разговор, был уверен, что он этим воспользуется. Однако Дима врать не стал. “Нет, – сказал он, – через месяц она приехала ко мне на работу в Лефортово, где я преподавал курсантам гимнастику.
Курсы наши находились в великолепном старом здании, кажется, этот дворец построили еще для Екатерины. Он стоит четырехугольником, а внутри парк и тогда же, при Екатерине, посаженная аллея. И вот я иду по этой аллее к проходной и вижу, что впереди меня прогуливается женщина в длинном сером жакете. Со спины – нет, а когда повернулась, пошла навстречу, я ее куда раньше узнал, чем она меня. Вера с детства сильно близорука. Тому, что она пришла, я совсем не был рад. Говорить, что давно ее заметил, не хотелось, и я сказал, что издали не узнал. Просто смотрю – идет красивая девушка.
По-моему, Вера даже не обратила внимания, что я ей не рад, сама она прямо сияла. Домой нам было по пути, я взял ее за руку, как раньше, и мы пошли к выходу. Она стала говорить почти сразу, даже не помню, с чего начала. Но что говорила, помню: «Дима, я не могу без тебя жить, я истосковалась одна. Я и сюда приехала, чтобы сказать тебе, как я измучилась. Вернись». Голос у нее был дрожащий, задыхающийся, такой я Веру никогда раньше не видел.
Что ответить, я не знал. Мне было ее очень жалко, но и бросить Наташу я решиться не мог. Чтобы не обижать Веру, говорю: «Клянусь, я бы сделал это, если бы был в тебе уверен. А ты сама-то уверена, что говоришь серьезно, что это не очередной каприз? Вера, ведь я для тебя игрушка. Ты только увидишь, что я снова твой, опять меня оттолкнешь. Вспомни наш последний разговор, что ты мне наговорила?» По-моему, Вера ждала совсем другого,
