на ком был женат, и это казалось Джону диким.
«– Ох, прекрасная Руби была бы счастлива…» – любил повторять он на людях или в присутствии именитых гостей.
Он прикрывался именем покойной, словно красивым палантином, переброшенным через плечо. Мальчик никогда не видел и того, чтобы родители целовались или даже мимолетно улыбались друг другу. О семейном духе не шло и речи – абсолютный холод и тотальный контроль. Любимым днём недели Руби был четверг – день, когда ей выдавали деньги. Он означал, что, скорее всего, до субботы она не вернётся. Но такова была жизнь. И спустя почти тридцать лет после смерти жены вдовец оставался верен привычкам.
Дверь кабинета приоткрылась, и Джонатан вошел. Отец перебирал какие-то папки, на одной из которых стояла кружка с горячим напитком. Кажется, если опрокинется, он и глазом не моргнет. Было в этом вечно спокойном, учтивом, с гордо выпрямленной спиной человеке нечто пугающее, даже зловещее. Глаза Генри скользнули по сыну несколько оценивающе, а после вернулись в исходное положение.
– Проходи, – негромко, но настойчиво произнес Миллер-старший.
Он не любил тратить время на бессмысленные приветствия там, где они не требовались, чтобы показать свою воспитанность.
– Я закончил переговоры с тем магазином, они согласны отдать площадь, – огласил Джон.
– У них и не было иного выхода.
Это так на него похоже – совершенно не замечать заслуг других людей, даже близких. Но существует для него вообще подобное слово «близкие»? Джонатан молча положил желтую папку на стол, приподняв брови. Лишние движения при отце могли быть истолкованы неправильно. Как же Джона это раздражало: перед этим стариком он всё ещё чувствовал себя мальчишкой, хотя вполне мог бы отобрать большую часть бизнеса, сместив его с пьедестала.
Наверное…
В жизни всегда было что-то, что его сковывало, удерживая от решительных действий, которых порой недоставало.
Генри окинул сына вопросительным взглядом, чуть наклонив голову:
– Что-то ещё?
Следы горькой усмешки тут же появились на бледном лице. Да, ждать от отца сантиментов не приходилось, однако надежда на хоть какую-то заинтересованность присутствовала в Джоне по сей день. Ему плевать и всегда было плевать на собственного сына. А порой так хотелось услышать: «Как ты чувствуешь себя? Всё ли в твоей жизни как нужно?»
Хотя…
Что бы он ответил? Коротко и ясно или же постарался бы выкрутиться? Ответ не находился, впрочем, это и не требовалось, ведь такого вопроса в свой адрес Джон не получал никогда. Генри показывал ровно столько эмоций, сколько считал нужным.
Ему так давно хотелось высказать отцу всё, что он думает о нём, но смелости хватило лишь на недовольный тон:
– Ты снова сокращаешь штат? Аделин? В чём она провинилась? – возразил Джон.
– Эта дама не годится ни на что, кроме того, чтобы относить
