а именно Гасан Иззуддин. У меня с ним одно время были торговые дела, но из-за войны все оборвалось. Теперь вот я опять хочу наладить поставки в его лавку бытовой химии и скобяных изделий. Но он на звонки не отвечает, а у него дома и в лавке я ни разу не был. Поэтому приходится искать.
Старцы с подозрением смотрят на меня, как видно, пытаются определить, не наврал ли я им, не пришел ли с какими-то иными намерениями. Но, судя по всему, они все же верят моей легенде и соглашаются помочь. Самый седой и длиннобородый указывает рукой вдоль улицы и поясняет, что мне надо пройти два перекрестка, на третьем свернуть вправо. Через сто шагов слева я увижу лавку Гасана.
Я снова кланяюсь, благодарю стариков, прощаюсь с ними и со смиренным видом шествую по улице, чувствуя спиной их взгляды. Они смотрят мне вслед то ли из любопытства, то ли потому, что до конца так и не поверили сказанному мною. Ощущение не очень приятное, но я продолжаю ломать комедию на тему: я смирный, добрый, совершенно безобидный.
Ближе к центру селения становится несколько оживленнее. Здесь кое-где бегают стайки ребятишек, что-то кричат, степенно идут старики, опираясь на посохи, изредка встречаются женщины, от макушки до пят закутанные во все черное.
Я иду, перебирая четки, очень кстати захваченные с собой, отсчитываю перекрестки. Вот остался позади первый, а за ним и второй. На третьем мне надо свернуть вправо. Я так и делаю. Теперь мне нужно пройти сотню шагов.
Я иду и думаю о том, что с того времени, когда было заключено перемирие, тут кое-что переменилось, причем не в лучшую сторону. Если в те дни, когда шли переговоры со старейшинами, народу на улицах было валом, то теперь едва ли не все сидят по домам, как будто чего-то боятся. Очень даже возможно, что местная группировка заключила соглашение с правительством, но осталась по своей сути насквозь исламистской, всецело преданной СИВу. Она всего лишь ждет приказа своих хозяев, потом мигом сбросит маску миролюбия и ударит правительству в спину. Такое, кстати, в этой стране уже не раз бывало.
А вот и лавка Гасана. На ее стене вывеска с арабской вязью. Читаю: «Товары для всех и каждого». Ну, это и понятно. Как и многие аскеростанские торговцы, Гасан сбывает все, что покупается населением – от мыла и гвоздей до галет, говяжьей тушенки, тканей, аспирина, средств от мышей и тараканов.
Я намереваюсь зайти в лавку, но в этот момент замечаю нечто довольно странное. Помещение слишком уж спешно покидают трое покупателей, один из них – чуть ли не бегом. Подозрительный момент!
Ого! А вот выходит и сам Гасан. Руки заложены за спину, лицо разбито в кровь. Торговец растерянно доказывает двум нукерам, вооруженным автоматами, что он честный, добропорядочный мусульманин, свято соблюдает все заповеди Пророка и никак не связан с правительством.
– Уважаемые!.. – пытается он достучаться до сознания и совести нукеров. – То, что вам сказали обо мне – наглая ложь и клевета! Я даже знаю, кто написал на меня донос. Это старый жулик Кахтан Безухий! У него всегда скверный, негодный товар,
