изданий Генерального штаба и книг по военной истории и тактике, стояли латинские и греческие издания Овидия, Вергилия и Гомера, современная французская и немецкая поэзия. Некоторых имён вполне сведущий в современном литературном процессе Ловенецкий никогда не слышал. Глаза женщины с портрета притягивали, и в какой бы угол комнаты он ни посмотрел, взгляд его возвращался к ним.
– Это Врубель, – сказал подполковник. – Я был некоторое время знаком с ним, когда служил в Киеве. Впрочем, вы, наверное, устали с дороги. Отдайте бумаги писарю для занесения в формулярный список. Располагайтесь пока у нас при штабе, а потом вам подыщут квартиру. Завтра в девять прошу быть у меня, я ознакомлю вас с новыми обязанностями, я, кажется, знаю, чем вас занять. А сегодня в семь пожалуйте на ужин в наше собрание, я вас представлю офицерам бригады.
Подполковник встал и протянул руку. Стараясь не встречаться с его змеиным взглядом, Ловенецкий пожал протянутую руку и вышел. В коридоре его уже ожидал ординарец с чемоданом. Он проводил Ловенецкого в канцелярию, где писарь с измазанными чернилами пальцами забрал у него бумаги. Затем, выйдя на улицу, они обогнули здание штаба и, пройдя через небольшой сад, оказались у длинного одноэтажного строения, в котором помещался архив, хозяйственные службы и несколько жилых комнат для вновь прибывших офицеров, не успевших подыскать квартиру или тех, кто по служебным делам на короткое время прибывал в расположение корпуса.
Ловенецкому досталась небольшая светлая комната с окнами в сад, из обстановки были лишь жёсткая на вид койка, платяной шкаф да письменный стол, над которым висело небольшое зеркало. По желанию, ординарец мог доставить обед из ближайшего кафе. Ловенецкий рассматривал обстановку комнаты, словно оказался в императорском дворце. Его первое собственное жильё, пусть и временное, дарило ощущение свободы. Он аккуратно разложил вещи на письменном столе и сел писать письмо домой. Это не было проявлением отсутствовавшей у него сентиментальности, просто он уже давно не писал родителям.
Начал достаточно бодро, а потом задумался, подперев подбородок рукой и глядя в пыльное окно. Не совершил ли он ошибки, согласившись приехать в этот захолустный город? Как один из лучших на курсе он мог выбрать любой военный округ, где его умения и желание могли быть применены более успешно. Сперва он рассматривал Туркестанский округ, но подумал, что в картографировании сплошных пустынь и степей не будет ничего интересного. Иркутский и Приамурский округа манили своей неисследованностью, но страшили огромностью территории и оторванностью от цивилизации. Предчувствие надвигающейся войны и низкое качество существующих карт подтолкнули его к выбору Виленского округа, но подполковник Кунгурцев своими словами вверг его в замешательство. В этом он видел ещё одно проявление извечного российского абсурда, укрыться от которого не удавалось даже с помощью новой военной формы и выправленных по всем правилам бумаг.
Да, подумал Ловенецкий, а ведь
