быть свободным.
Тополино сдуло с места, как пыль. Он бежал в таверну „Морская качка“, а сам то и дело возвращался к тому, что сейчас ляжет на стол Его Святейшества папы Климента VIII.
Ноланец был всегда осторожен в ответах. Каждую фразу произносил с замедленностью опоенного дурманом человека. Явно, обдумывал. А вот сегодня едва не проговорился. Правда заметили это только он, Доменико, кардинал Беллармино и дознаватель Кордини. Джузеппе аж вздрогнул. Но все обошлось.
Это случилось, когда один из судей спросил действительно ли он считает чудеса Христа мнимыми? На что Ноланец сказал:
– В этой вселенной я мыслю существование вселенского Часо…
Еще бы чуть-чуть и у него вырвалось бы слово „часовщик“. Но во время спохватившись, он тут же нашелся:
– Вселенского провидения, – заключил обвиняемый.
Кто он, тот загадочный Часовщик? В записях, предположил нотарий, о нем, наверняка, что-то есть. Ведь кардинал тоже среагировал на оговорку Ноланца. У него глаза полезли под брови. И он еще нервней забарабанил по бумагам, обвязанным розовой лентой…
… Резкий порыв ветра с доброй жменей снега наотмашь ударил по глазам. На какое-то мгновение нотарий ослеп. А когда протер глаза, Доменико увидел, что стоит перед самой вывеской „Морская качка“.
…Кордини сидел в дальнем темном углу. Один. Перед ним стояло полдюжины опорожненных бутылок. Он тупо смотрел в налитый до краев бокал и, кажется, что-то нашептывал. Доменико решительно (куда только подевалась робость перед этим страшным человеком?) сел напротив.
– А, это ты, парень? – нисколечко не удивившись его появлению, не то спросил, не то принял как само собой разумеющееся, Джузеппе.
Взгляд его был трезв. Голос тверд. Язык не заплетался.
– Я совсем не пьян, парень… А встать не могу. Не пойму, что за пойло? Ноги отказали… Не поможешь подняться?
По февральскому мглистому Риму шел, опираясь на мышь, Человек-гора. Будь то днем, люди надорвали бы животики. Тополино обливался потом, задыхался. Каждая косточка была в неимоверном напряге. Вот-вот какая-нибудь треснет. Джузеппе понимал, каких трудов этому хлипкому юноше стоит волочь его. И он из всех сил старался помочь ему. Ноги же слушаться отказывались. Дознаватель кряхтел, скрипел зубами и то и дело сокрушенно причитал: „Ах, Джорди, Джорди…“
Пробирающий до кишок ветер и лютые компрессы мокрого снега наконец возымели своё действие. Конечности понемногу отходили.
– Ну вот, парень, мне полегчало… Теперь я могу сам, – сказал он.
– Меня зовут Доменико, – напомнил нотарий.
– Знаю. Это ты был в лекарской. Мне „сукин сын“ сказал… Ведь ты брал ключ у него.
Тополино отнекиваться не стал. Глупо было бы. Не затем он шел к нему в таверну… Почувствовав подходящий момент, Доменико коротко изложил суть дела. Джузеппе оказался на редкость понятливым. Не дав договорить, он сказал:
– Хорошо,
