более едким и настолько тошнотворным, что от него возникала резь в глазах.
Это что же… Получается, здесь уже кто-то умирал?!
А иначе зачем обрабатывать кабинку такой едкой дрянью? О, Боже…
Как только я об этом подумал, кабинка перестала быть тем, чем являлась на самом деле, и превратилась в аномально длинный гроб, поставленным почему-то на попа и не до конца зарытый в землю: мелкие отверстия под потолком были над уровнем грунта.
Кто-то оттуда, сверху, страшно мстил мне и словно бы наслаждался моей агонией, отказывая мне в быстрой и безболезненной смерти. Я буду умирать здесь долго и мучительно, на потеху моим врагам, наверняка разбившим где-то неподалеку, тремя метрами выше, палатку для пикников с удобными шезлонгами и подтянувшим к этим мелким вентиляционным отверстиям чувствительные микрофоны, которые будут передавать им каждую нотку моих предсмертных хрипов и воплей.
Я настолько живо и ярко представил себе все это, что со мной тотчас же случился истерический припадок. Страшно рванувшись, как загрызаемый крысами лев, застрявший в узком пещерном проходе, я стал дико выть и биться в своем «гробу», безысходно, бездумно, хаотично и яростно: я лупил в дверь и в стены кулаками и коленями, насколько это было возможно в этой жуткой тесноте, потом, отчаявшись, пробовал рвать обивку когтями и зубами, но она не поддавалась, здесь, кажется, все было продумано до мелочей, и не я первый сходил с ума в этом ужасном приспособлении, которое наверняка родило воображение какого-то больного психопата, – ни один нормальный человек в здравом уме не сумел бы додуматься до такого способа казни для другого человека…
Вступив в неравную борьбу с внезапно навалившимся на меня первобытным ужасом, преследующим едва ли не каждого из нас в перспективе быть когда-нибудь погребенным заживо, я быстро терял силы и вскоре стал задыхаться. Принудительная вентиляция в моем гробу отсутствовала, а долгое буйство плоти без постоянного притока свежего воздуха невозможно в принципе. В какой-то момент я почувствовал, что умираю от удушья и что мне срочно нужно наверх, дабы приникнуть раскаленными губами к отверстиям под потолком и вдохнуть полной грудью. Увы, к тому моменту я окончательно обессилел, да и вообще, не знаю, возможен ли был такой акробатический подвиг в создавшихся условиях, даже при наличии свежих сил и ясного мышления.
Как ни странно, бессилие помогло мне: не сумев сделать ничего, что бы облегчило мое положение, я завис в своем гробу, упершись коленями в одну стену, а спиной в другую, уронил голову на грудь и впал в прострацию.
Мне показалось, что я уже умер, но дух мой упорно не желал выходить из моего измученного тела: он, словно бы в наказание за что-то ужасное, был прикован к этой воняющей потом и еще чем-то едким плоти и обречен неотлучно нести караул до полного разложения моей физической оболочки.
В таком промежуточном состоянии, совершенно без всяких мыслей, без эмоций и в отсутствие каких-либо даже элементарных реакций, я существовал, как мне показалось,
