которую Альфред затащил в постель в те дни, когда христианство еще не взяло в плен его душу.
Однажды, в момент неосторожной откровенности, Альфред признался мне, что Осферт для него – постоянный упрек.
– Напоминание, – сказал он, – о грехе, некогда совершенном мною.
– Это сладкий грех, господин, – легкомысленно ответил я.
– Большинство грехов сладки, – сказал король, – такими их создал дьявол.
Какой извращенной должна быть вера, чтобы превратить удовольствия в грех? Старые боги, хотя они никогда не отказывали нам в удовольствиях, в наши дни увядают. Люди бросают их, предпочитая бич и узду христианского распятого Бога.
Итак, Осферт – напоминание о сладком грехе Альфреда – сыграл в то утро короля. Я сомневался, что он этим наслаждался, потому что терпеть не мог Альфреда, который пытался превратить его в священника. Осферт восстал против такой судьбы и вместо этого стал одним из моих личных воинов. Он не был прирожденным бойцом, в отличие от Финана, но в дела войны привнес острый ум, а ум – оружие с острым лезвием, которое разит далеко.
Все войны заканчиваются «стеной щитов», где люди рубятся в пьяной ярости топорами и мечами, но искусство войны заключается в том, чтобы манипулировать врагом и сделать так, чтобы, когда приближаются эти мгновения вопящей ярости, преимущество было на твоей стороне.
Выставляя Осферта на стене Эскенгама, я пытался искусить Харальда. Я намекал нашим врагам, что там, где находится король, есть сокровище. Приходите в Эскенгам, говорил я им. И, чтобы искушение стало сильнее, показал Скади датским воинам, собравшимся на дальнем берегу реки.
В нас было выпущено несколько стрел, но враги прекратили стрелять, когда узнали Скади. Она невольно помогла мне, крича людям на другом берегу реки:
– Придите и убейте их всех!
– Я заткну ей рот, – вызвался Стеапа.
– Пусть сука поорет, – сказал я.
Она притворялась, будто не говорит по-английски, но наградила меня испепеляющим взглядом, прежде чем обратиться к датчанам.
– Они трусы! – закричала Скади. – Сакские трусы! Скажите Харальду, что они умрут, как овцы.
Скади шагнула ближе к палисаду. Она не могла перелезть через стену, потому что я приказал надеть ей на шею веревку, которую держал один из людей Стеапы.
– Скажите Харальду, что его шлюха здесь! – крикнул я людям на другом берегу реки. – И что она слишком шумит! Может, мы вырежем ей язык, чтобы послать Харальду на ужин!
– Козье дерьмо! – бросила она мне.
Потом потянулась к вершине палисада и выдернула стрелу, вонзившуюся в одно из дубовых бревен. Стеапа немедленно шагнул вперед, чтобы ее разоружить, но я махнул ему, веля отступить. Не обращая на нас внимания, Скади уставилась на наконечник стрелы; потом внезапным скручивающим движением сорвала его с оперенного древка. Древко она перебросила
