Иногда мне кажется, что кружки здесь вообще никогда не моют. Не то чтобы я был брезглив, но сейчас меня от этого передернуло. После укуса мне каждый раз недели на две жить становится довольно трудно: почти постоянно тошнит, нормально поесть не получается, а обоняние обостряется так, что хоть из дома не выходи. Разве что на табачный дым нет никакой особой реакции. Странно, но факт.
– Быстро приехал, – одобрительно заметил Олег.
– Вообще-то я еще рассчитываю сегодня вернуться домой и доспать, – отозвался я. – За последние двое суток я спал часа три, не больше. Поэтому опасен для бодрствующего человечества.
– Кофе хочешь? – спросил Селиверстов.
– А коньяк есть? – уточнил я.
– Сейчас будет, – заверил он, тут же вызвал дежурного и отправил его в ближайший круглосуточный магазин. Можно подумать, что парень в милицию именно за этим пришел – приглашенным специалистам за выпивкой бегать.
– Что, все настолько плохо? – спросил я, оценив меру селиверстовского великодушия.
– Я не дергал бы тебя, если бы без твоей помощи можно было обойтись. – Олег выдвинул ящик стола и вынул оттуда тонкую картонную папку. – Здесь у меня материалы по делу, которое не просто плохо пахнет. Оно воняет, Кир. И воняет оно висяком. Пять или шесть жертв в центре города, в элитном доме – и никто ничего не видел и не слышал. Ни одной зацепки, личности погибших до сих пор не установлены, подозреваемых нет.
– Ладно, – сказал я. – И что ты хочешь от меня?
– Я хочу, чтобы ты посмотрел съемку и сказал мне, что здесь произошло, – ответил Олег. – Потому что я не понимаю, кто и как мог сделать такое с пятью взрослыми людьми и уйти незамеченным. И до утра мне нужна хотя бы одна версия.
Фотографии он положил на стол, чтобы мне удобнее было смотреть. Но мне все равно не было удобнее. Это никогда не бывает удобно.
Сначала я даже не понял, что изображено на фотографиях: темная, захламленная комната, повсюду валяются какие-то тряпки, обломки мебели, стены и пол заляпаны чем-то темным… Клочки меха. Ременная пряжка с изображением орла, раскрывшего крылья. Потеки и брызги на двери, покрытой белой эмалью.
И пирсинг. Фотограф специально сделал ее крупным планом – оторванную нижнюю челюсть с сережкой-гвоздиком из какого-то светлого металла в губе.
Выключатель в моей голове перещелкнулся в другое положение, и я наконец осознал, что именно я вижу. Кровь. Куски тел. Обрывки одежды. Комната на фотографии выглядела так, точно кто-то включил внутри нее гигантскую мясорубку.
Вот теперь меня точно вырвало бы, если бы было чем.
Селиверстов поглядел на меня, отобрал у вернувшегося дежурного бутылку, выплеснул в мусорку чай из собственной кружки, наполнил ее коньяком и сунул мне под нос. Я выхлебал коньяк в два глотка – так, словно в кружке все еще был чай.
Олег хмыкнул, но ничего не сказал.
Все хорошие медиумы, которых я знаю, –
