ноги ему на колени. Такая интимность задевала мои чувства. Я принадлежала мистеру Брауну, а он – мне, хотя и не физическим образом. Не так, как он был связан со своей супругой.
Мне пришлось осваивать новые правила выживания. Как только они начинали целоваться, я выходила из комнаты. Прежде чем войти в их спальню, мне следовало проверить, тихо ли там. Мое личное время с мистером Брауном обрело другой смысл. Я научилась ценить часы, которые мы проводили вместе на работе. Однажды я была щедро вознаграждена за столь строгое подчинение правилам. Мистер Браун вытащил свою старую папку, сунул ее в портфель и стал приезжать на работу за час до уроков. С тех пор он снова каждый день писал наш роман, а я стояла за его плечом, пока не приходили первые ученики. Вдохновленная успехом, я смягчилась к новобрачной. Когда та пекла пироги или печенья, я нашептывала ей в ухо свои рецепты, и результат производил впечатление на супруга и на приходивших гостей. Мне казалось, что я была добра к ней, словно ее собственная мать. Но однажды дедушка миссис Браун прислал альбом с ее детскими фотографиями. Вид ребенка с распущенными волосами и ямочками на тыльной стороне ладоней отрезвил меня, будто ушат холодной воды. Ко мне пришло горькое понимание. Я не была ее матерью. Просто страх одиночества принуждал меня играть чужие роли. А на самом деле я выбрала мистера Брауна, а он выбрал ее.
Теперь мои правила снова менялись, и я боялась этого. Меня увидели! Сидя на пологой крыше маленького дома, пока мистер Браун и его супруга спали внизу на широкой постели, я с тоской смотрела на крючок луны, висевший в сливово-пурпурном небе. Мне хотелось почувствовать, на что может быть похожа открытость для чужих беззастенчивых глаз. Я представляла, как стояла бы перед молодым человеком, который способен видеть меня. И как позволяла бы ему смотреть на себя, сколько угодно. Как он делал это? Неужели наши судьбы были переплетены друг с другом? У меня возникло два противоречивых ощущения. Я боялась оказаться увиденной: это как если бы ты думала, что вышла на улицу одетой, а на самом деле на тебе не оказалось никакой одежды. Другое ощущение – неописуемое влечение к чужому взгляду – удивило меня. Так лоза завивается к солнечному свету в медленном, но прямодушном притяжении тоскующей души. Мне захотелось посмотреть на того странного парня. Захотелось понять, действительно ли он был тем редким человеком, который мог воспринимать нечто невидимое для других людей. Никто не вызывал во мне доселе такого сильного беспокойства, и никто не притягивал меня к себе больше, чем он.
На следующий день, когда та же группа школьников вошла в кабинет мистера Брауна, я удалилась в заднюю часть комнаты. Мне хотелось убедиться, что странный юноша видит меня. В прошлый раз он мог смотреть через мое тело на карту мира или на таблицу с грамматическими правилами. Я решила не гадать. Застыв, как мраморная статуя, в углу между оконной рамой и шкафом, я сохраняла полное спокойствие, чтобы предметы – даже пыль на полу
