треволнений. Впрочем, наивно было бы полагать такое. Хотя храм посвящен Богу, но создан он людьми и для людей. Следовательно, обо всём творящемся в человеческой среде, в храме должно быть известно.
– Амон всё видит и всё слышит, – неожиданно вставил жрец и с непроницаемым видом продолжал созерцать Солона.
– Это правда, – с толикой иронии сказал афинянин, – следовательно, он должен знать об афинских новостях, о настроениях афинских граждан и моих противоречивых чувствах.
Произнося это, Солон внимательно смотрел на жреца и ожидал его реакции на сказанное. Но цвет его лица, напоминающий цвет храмового камня, не подвергся никаким новым оттенкам, хотя в глазах слуги Амона мелькнули искры, и они тут же сузились до невероятно малых размеров.
«Попал в сердце», – подумал Солон, но решил не досаждать ни слуге Амона, ни самому Богу и уже безо всяких иронических ноток продолжил разговор:
– Полагаю, тебя интересует моё мнение в отношении свершившегося в Аттике, но мне не очень-то хотелось бы давать оценок. Во-первых, потому что это касается меня лично, во-вторых, потому что времени прошло мало; а в-третьих, как говорят у вас, египтян – «издалека виднее лучше».
– Сильно сказано, Солон, и хитро сказано. Но не для жреца Амона. Я хочу, чтобы ты был откровенен со мной.
– Ну, что ж, тогда слушай. Конечно, я, и все, кто со мной, ждали большего от возврата Афинам Саламина. Ждали. Но разве не ждём мы большего от всех наших поступков и дел? Разве, просыпаясь утром, не строим мы возвышенных замыслов на день грядущий? А что мы имеем в итоге? Радости и удовольствия всегда меньше, чем огорчения и недовольства. В душе человек лелеет надежды, но даже добившись чего-то значительного, он всё равно недовольствует. Ему хочется чего-то большего, более значимого и великого. И так всегда. Возврат Саламина приободрил ионийцев, но не изменил их. Для Афин Саламин был всего лишь внешним нарывом. А главное заключается в том, что наше государство серьёзно больно изнутри. Теперь я уверен, что и десяток саламинов не могут глубоко изменить нашу жизнь. Причина тут кроется глубже, значительно глубже. Её необходимо постичь, уяснить, а уяснив, разрешить. Но это, Менхофра, трудная, невероятно трудная задача. Это не менее сложно, чем постичь глубинную суть религии, величие Бога, а возможно и сложнее.
– А может быть, Солон, ваши поиски и трудности как раз и вытекают из вашей религии и ваших культов?
– Нет-нет! – страстно ответил афинянин. – С религией, с богами у нас как раз всё в порядке. А вот с самими людьми, нет. Тут получается какая-то невиданная странность. Боги очень близки и понятны нам, а вот люди, далеки друг от друга, они чужды, даже враждебны по отношению к своим близким. Двадцать лет я пытаюсь проникнуть в эту тайну и не нахожу достойного решения. Я даже умышленно обострил события вокруг Саламина, но это не разрешило трудностей нашей жизни.
– Мне кажется, Солон, вы слишком приблизили к себе богов, настолько близко, что уподобили им себя.
