его Анахарсис.
– Я полагаю, – подумавши, ответил Солон, – что я есть всё вместе взятое, понемногу, в разумной мере. Во мне можно найти всё, что присуще непоседливому ищущему человеку.
– А как ты предпочитаешь, чтобы тебя называли – законодатель, властитель, поэт, купец, мудрец?
– Я предпочитаю, чтобы меня называли добродетельным человеком. А уж как ко мне обращаются, не столь значимо. Пусть обращаются так, как им сподручнее, как велит их разум и требуют того обстоятельства. Важно лишь, чтобы меня уважали и считались со мной, с моим мнением и убеждением.
– Как я полагаю, Солон, ты можешь угодить всем и каждому?
– Всем никогда не угодишь, да и угождать не следует. Я вообще никому никогда не потакаю. Заискивая со всеми, можно вместо достойного человека стать низкопоклонником. Я всегда делал всего лишь то, что считал нужным и полезным для человеческого сообщества. Нужным и полезным в конкретное время, в конкретном месте.
– Разобрался ли ты в себе, Солон, или для себя ты сокрыт?
– От себя, Анахарсис, не скроешься. Скрыть свою подлинную сущность невозможно. Она проявляется в делах, поступках и поведении человека, в его мыслях. В словах тоже обнаруживается, но в меньшей степени. Ибо можно говорить одно, а делать совершенно иное. Но доподлинно разобраться в себе тоже дело не простое. Большинство людей стремятся познать других, но не себя. На себя обращают внимание уже в преклонном возрасте. А в твоём – все стремятся познать других, при этом не знают ни путей, ни средств познания, ни меры в этом вопросе. Скажу тебе так – в себе я ещё не разобрался основательно. А посему продолжаю себя познавать и, видимо до конца своих дней буду делать подобное. Самопознание – гораздо сложнее познания. Внешнее познаётся легче, нежели внутреннее. Так что если хочешь основательно познать мир – начинай с себя!
Солон и Анахарсис беседовали допоздна. По просьбе хозяина гость заночевал у него. На следующий день Солон решил устроить небольшое застолье. Так сказать, маленький пир, на который помимо Анахарсиса пригласил Главкона, Дропида, Писистрата, Аристодора и молодого поэта Феспида. Законодателю хотелось увидеть, как будет себя вести скифский царевич в более широком кругу людей, причём людей совершенно разного возраста, различных интересов и наклонностей. Правда, Дропид на приглашение не откликнулся, ссылаясь на недомогание.
Зато впервые на взрослое застолье пришёл молодой Писистрат, двоюродный брат законодателя по матери. По возрасту ему было не более пятнадцати лет, но выглядел он гораздо старше. Тот, кто не знал, сколько ему лет, мог подумать, что он достиг совершеннолетия. Высокий ростом, поджарый, очень красивый, он привлекал внимание многих афинян. Писистрат обладал острым умом, прекрасной памятью, умел с достоинством вести себя как в окружении юношей, так и среди взрослых. Он был большим хитрецом, всегда внимательно прислушивался к разговорам старших, буквально улавливал
