и парочка маминых ближайших подруг. Приятели были талисманами отца, он любил, чтобы они сидели в зале по крайней мере на премьерах, это вселяло в него уверенность, что все будет в порядке. Мамины подруги тоже были талисманами, только для мамы. В общем, как я уже говорил, все артисты немножко того, а уж вокалисты – это вообще что-то особенное. В гримерке стало тесно, шумно и празднично. Спустя пару минут подтянулись директор театра и сам его величество Вернер Фрай.
– Он давал интервью? – тихонько спросил я директора, показывая глазами на режиссера.
– Да, прямо за кулисами. Ну и настырная девка! Как она к нему пробилась?
Я лицемерно пожал плечами, дескать, сам не понимаю.
Папа блистал. После спектакля можно расслабиться, голос не подвел, и он шутил, веселился и рассказывал анекдоты, причем делал это просто феерически. Минут через двадцать он снял сценический костюм, но грим смывать не стал, ему всегда нравилось побыть еще немножко в образе, это напоминало ему о хорошо выполненной работе.
Мама стояла рядом с Фраем и выполняла функции переводчика. Она бегло говорила по-немецки, и господину режиссеру скучно не было. Он охотно смеялся над анекдотами, видимо, маме удавалось донести до него наш непередаваемый русский юмор. Мамуля у меня к языкам дюже способная, чего не скажешь о папе, она легко выучила не только немецкий, но и еще несколько языков, в основном тех стран, где папа чаще всего гастролировал, и он без мамы в чужой стране шагу ступить не мог. Я до сих пор не перестаю удивляться тому, как она с такими способностями похоронила себя в роли папиной няньки. Но, впрочем, об этом я уже говорил…
Мне хотелось домой. Во-первых, завтра вставать на работу, и нужно было выспаться как следует, потому что день предстоял обычный, то есть не облегченный, и провести его предстояло, как всегда, на ногах, в беготне и бесконечных разборках с начальством, которое опять станет меня ругать и всячески поносить за то, что у меня такие низкие показатели участия в раскрытии преступлений и что я совершенно не занимаюсь административным сектором, то есть расположенными на моем участке учреждениями и организациями. Во-вторых, я все-таки подмерз, стоя с Катериной на улице, и у меня побаливала голова, заложило нос и першило в горле. Но уйти было никак невозможно, банкет-фуршет после премьеры – это святое, а мое участие в нем – одна из тех традиций, которые нарушались только во время гастролей. Спасибо мамуле, она не требовала, чтобы я бросал все дела, писал рапорт о трехдневном отпуске «по семейным обстоятельствам» и летел куда-нибудь за границу или на другой конец России, чтобы присутствовать на папином спектакле. Если же премьера имела место в Москве или Питере, то только моя смерть могла освободить меня от участия в банкете. Слава богу, пока я еще жив.
Меня спасли Безрядины. Светка, которая знала меня, как облупленного, заметила мою кислую физиономию и предложила выйти покурить. При этом имелось в виду, что курить будет она, а я постою рядом и повдыхаю дым. Я радостно схватил свое
