ходила в магазин – ну туда, к рынку. И купила эту… ну ты знаешь… рыбу, которую мы с тобой ели. Такой больше нигде нет! – а потом она зашла еще куда-то. Я уже не помню, куда. Потому что руки у меня трясутся до сих пор.
***
Когда мне было лет десять, я первый раз поехала во Псков с бабушкой (Катюликом, да) и Дедуликом. Почему-то до поездки во Псков я с Дедуликом особо не общалась и называла его Олегом Николаевичем, поэтому в то время он был для меня совершенно чужой человек.
И вот мы поехали. На электричке до Луги, а потом на рабочем поезде до Пскова. Приехали на вокзал, потом доехали до дома… У Дедулика была квартира во Пскове. Шикарная двухкомнатная квартира. В центре города, на Октябрьском бульваре. До этого момента я никогда там не была. Длинный коридор, узкая длинная кухня с небольшим окном в торце, в ванной – титан, который никто никогда не топил, большая светлая комната с огроменным зеркалом – под потолок. Зеркало и сейчас стоит у Катюлика и всякий раз поражает меня своими размерами, лепниной по верху и туалетным столиком на кривых лапах. И маленькая комната – ты будешь жить тут, Кира.
Я зашла в маленькую комнату… и увидела его. Шкаф. Нечто страшное, темное, чужеродное и огромное. Когда я читаю Стивена Кинга, я снова ловлю это ощущение ужаса. Потому что только Кинг знает о детях и их страхах все. Шкаф был живым. Инопланетным и жутким. Он занимал полкомнаты, и я могла влезть в него целиком. Если бы захотела. Но делать этого почему-то не хотелось – а хотелось немедленно завизжать и убежать. Потому что спать – и даже просто находиться – со Шкафом в одной комнате было категорически невозможно.
Кричать и визжать было бесполезно, я это прекрасно понимала. Мама – в Ленинграде, я – во Пскове, и никто меня обратно не отправит. В любом случае – хошь – не хошь, но хотя бы одну ночь в комнате со Шкафом придется провести. Потому что больше спать просто негде.
Тогда я села на кровать, внимательно посмотрела на Шкаф и сказала себе: Он – добрый. Посмотрела на темное дерево, из которого он был сделан. Он добрый. Посмотрела на листики, завитушки и розочки. Он – добрый. Громадный страшный заколдованный принц. Или чудовище из «Аленького цветочка». Его просто превратили. Но внутри – он добрый и хороший. И снаружи – тоже.
Я не помню, сколько времени мне понадобилось. Но я подружилась со шкафом
***
Вчера звоню Катюлику. Спрашиваю, как дела. Катюлик после препарата, прописанного доброй тетей-невропатологом/психиатром, заметно повеселела.
– Ёлку собираюсь разбирать, – говорит Катюлик.
– Правильно, – отвечаю я. – Новый год уж когда был.
– Ну вот стемнеет – и начну, – говорит Катюлик.
– А зачем тебе темноты ждать? – задаю я невинный, но глупый вопрос.
– А потому что когда стемнеет, я елку с балкона выкину. – Я начинаю орать, что нормальные люди так не делают.
– А что такое? – спрашивает Катюлик. – Она же маленькая! Хи-хи!
Веселится. Разумным доводам не внемлет.
