его, мы говорили: «Перемените пластинку!»
Рядом с храпуном было место Якова Борисовича Розенфельда, попросту – Яши, «красавца-мужчины» с томными, игривыми» плутовскими черными глазами, единственного в нашей камере франта, ходившего в дорогом, цвета хаки, костюме военного покроя и в крагах. Этот костюм поначалу ввел меня в заблуждение, и я принял Яшу за начальство.
Яша Розенфельд был, что называется, малый «компанейский», отличный товарищ. Что было в нем неприятного, так это страсть рассказывать о своих неисчислимых любовных победах – рассказывать с хвастовством и несомненным прилыгиваньем, и его манера говорить о женщинах с каким-то слащавым, сюсюкающим похабством. Когда он повествовал о своих любовных похождениях с непременно «шикарными» женщинами, в больших его глазах появлялось нечто похожее на «сало», что перед рекоставом плывет по воде.
Яша обладал талантом эстрадного певца и этим своим талантом доставлял нам много скорбно-отрадных минут.
Яша не пел «под» Вертинского – он прекрасно пел его романсы и по-своему играл их лирического героя. Побывав много лет спустя на концертах Вертинского, я пришел к заключению, что Вертинский был неизмеримо более тонкий артист, но голос у Яши был не только свежее, но и сильнее, и звучнее, чем у Вертинского.
Когда Яша пел» его пошловатость шахермахера, распространявшего за известный процент портреты вождей и плакаты, и удачливого кавалера исчезала. Он преображался на глазах.
Ваш любовник – скрипач,
он седой и горбатый, —
поет Яша, и мы видим этого урода и проникаемся жалостью к ней, зачем-то связавшей свою жизнь с безобразным стариком.
Он вас дико ревнует» и любит» и бьет —
это Яша нараспев» с надрывом проговаривает. И вдруг его голос преисполняется певучим» почти неземным восторгом, в котором слышится кипенье блаженных слез:
Но когда он играет концерт Сарасате…
Легкая пауза – и опять оттеняющая голосовые переливы скороговорка:
Ваше сердце – как птица…
Скороговорка внезапно обрывается:
…летит – и по-ет!..
Сравнение перестает быть сравнением: в поднебесье взмывает птица, и мы слышим ее самозабвенное славословье.
Особенно нас, заключенных, брала за сердце в Яшином исполнении эмигрантская песня Вертинского:
Молись, кунак, в стране чужой,
Молись, кунак, за край родной,
Молись за всех, кто сердцу мил,
Чтоб их Господь благословил.
Пускай теперь мы лишены
Родной семьи, родной страны,
Но верим мы: настанет час,
И солнца луч блеснет для нас.
Репертуар Яши был разнообразен. Не менее выразительно исполнял он и цыганские песни с их заунывно-исступленным, носовым, гортанным, картавым клекотом:
Йе-ехали цыга-ане
Да с ярымарыки,
Цыга-не
