верю, в Бога не верю да ни во что не верю. Я вот думал, может, литература для меня, например, высшей целью станет, но не дано мне писать. Высшая цель – это что? Высшая цель – оставить после себя хоть что-нибудь кроме червей в твоём разлагающемся трупе в могиле. А вот задумка братьев, как мне кажется, вполне тянет на то, чтобы стать сверхидеей. Знаешь, мне даже думается, что Отто не просто так появился. Может, это такое мне благословение?»
Я не знал, что ответить Цапкину. Возможно, он и прав. В конце концов, ещё ни одно учение, ни одна религия не была спущена человечеству с небес, как бы этого ни хотели адепты. Всё придумали люди, скорее всего, даже подобные братьям Фот и Цапкину. И, наверное, есть хотя бы один человек за всю историю человечества, кому религия или какое-нибудь учение по-настоящему помогло, когда было трудно, а может, и спасло, и потому даже такой вот совсем человеческий вариант возникновения любой религии всё же лучше, чем если не было бы совсем ничего. Религия – это же не обязательно спаситель или высшее существо, это и космос в его самом что ни на есть научном понимании, это и государственное устройство, и деньги, о да – деньги, и любовь – та же религия, если присмотреться к ней внимательнее. Пусть любовь – самая добрая религия из всех, но, тем не менее, так же рукотворна, как и все остальные, и не менее других разрушительна. Религия – это прежде всего идея или, если хотите, множество идей.
Страшно подумать, скольких людей сгубили эти человеческие идеи, сколько во имя идей было уничтожено. Но убивать друг друга – в природе людей, и если бы всё это не было упаковано в красивую обёртку религии, они придумали бы что-нибудь ещё. Так что идея – вот что важно. И если идея в том, чтобы спасти хотя бы одного человека – разве это не претендует на, как говорит Цапкин, высшее?
Мне такими вопросами терзаться никогда не нравилось: зачем копаться или разбираться, где тут истина? Да и кто я такой, чтобы судить об истине или решать, что истинно, если я по-настоящему не уверен даже в том, что окружающий меня мир на самом деле существует или на самом деле такой, каким я его вижу. Нет, пусть истина меня судит, если она действительно есть. Но вот почему всё это так интересно Цапкину, мне было непонятно.
Увлекшись размышлениями Цапкина, я не заметил, что лекция Чингиза не только началась, но, кажется, уже подходила к своему финалу. Может, это не только оттого, что я заслушался рассказом Андрея Михайловича, но и потому что Чингиз не старался заинтриговать: он ничего не проповедовал, не пытался привлечь внимание. Он говорил так, словно не закладывал никакого смысла в сказанное, словно сам не верил в то, что говорит.
Единственным, кто слушал Чингиза, пытаясь не проронить ни единого сказанного им слова, оказался Отто. Он перестал прятаться за диджейским пультом и теперь стоял за ним во весь рост.
Публика была убеждена, что он всего лишь рулит музыкой, а мне казалось, что, пытаясь различить сумбурные концепции Чингиза, Отто шевелит ушами то ли от удовольствия, то ли в попытке не
