на Флорентия Солунянина, поехал в Москву, надумал рамок для ульев взять, а главное, у него дымарь прохудился. Говорил: Фифочка, к вечеру обернусь – жди. Я ждала-ждала, а его всё нет. Думала: у тебя заночевал. Уже ночь на дворе, но я крючки не стала накидывать ни на калитку, ни на дверь – авось, вернётся. Может, с кем-нибудь из своих дружков-пчеловодов встретился, медовушки попили и припозднился с отъездом. А то возьмёт ещё и с дружком нагрянет – такое бывало.
Вдруг бабушка спросила: не застудится ли внученька, а то бы они на минутку присели под елью. В кожухах – не страшно.
Они присели на сугроб, устроились напротив друг дружки. (Свою клюкастую палку бабушка по обыкновению рядом воткнула в снег.)
– Легла почивать, сон сморил, но одним ушком бодрствую, слышу сквозь дрёму стукнула калитка – шаги, его и ещё чьи-то, лёгкие, быстрые. Не успела подумать, мол, как хорошо получилось, что не закрылась на запоры, а они вдвоём уже в избе.
– Это ты хорошо сделала, голубушка, что не накинула крючки, а то бы ни в жисть не уговорил Флорентия Солунянина заглянуть к нам.
А уж этот Флорентий, Фифочка, такой представительный, в длинном голубом плаще, с откинутым назад капюшоном, хоть и седой весь, но волос на голове курчавистый. Да и борода и усы под стать, а взгляд зоркий, пронизывающий – даже боязно стало.
А он усмехнулся и озарился весь.
– Да уж я тут только сполняю волю Божией Матушки Небесной. Это Она смилостивилась указать мне, чтобы уважил просьбу твого Флора, мово тёзки, в честь Иверской иконы Божией Матери, ежели, конечно, ты, хозяюшка, не зачинила запоры и ждёшь свого суженого. Так что виной всему – ты сама.
Мой Флорушка выступил вперед, и сердце так радостно затрепетало в груди – мой Флорушка, мой суженый, молодой-молодой! И рубашка на нём белая, как в день свадьбы.
– Ты ли Флорушка?! – говорю ему, а сама знаю – он (рубашку белую с тонюсенькими рубчиками, из белого зефира мы вместе покупали).
– Ты на себя, Фифочка, посмотри! Ты ведь тоже в белом подвенечном платье, и горько расставаться, но это временно.
Обнял меня и жарко-жарко в губы поцеловал, а может, я поцеловала. Мы оба, как на свадьбе, едва не задохнулись в поцелуе.
Бабушка усмехнулась, зачем-то потрогала клюкастую палку. Фива смотрела на неё во все глаза.
Потом меня охватила необъяснимая тревога – что за горькое расставание? Говорю:
– Ты, Флорушка, здесь, со мною, или это сон?
– Сон, голубушка, но я с тобою, потому что тело твоего сна такое же, как и моё тело.
– А где ты сам сейчас? – ухватилась я.
Он посмотрел на Флорентия в плаще, тот насупился, а потом резко так откинул полу небесного плаща. И я, как бы в проёме оконном, увидела деда в леске, посреди пасеки, с новеньким дымарём в руках. И я уже рядом с ним оказалась. А всё кругом цветёт – знойный полдень, пчёлы гудят, и слышен звон горного родника – райское местечко. Мне захотелось, обнимая ромашки, упасть в траву – благодать
