чтобы накрыли на стол. Убери труп. Потом пригласи ко мне в кабинет Рона и Ламма.
Бенор сложился в поклоне и пропал. Так, как будто его и не было.
Еще раз заглянув в зеркало и придирчиво осмотрев белки глаз и внутреннюю поверхность век, Ансельм привычно осенил себя знаком животворящего круга, посмеялся над въевшимися в плоть привычками и пошел одеваться – представать перед иерархами в чем мать родила было бы верхом неуважения. Прежде всего, к самому себе.
Оделся. Обулся. Вышел из опочивальни, задумчиво уставился на мерную свечу и по-простецки почесал затылок: дело шло к полуночи, то есть иерархи, скорее всего, уже спали.
– Ничего, проснутся. Я же не сплю! – Он невесть в который раз за вечер посмотрел на свои пальцы и окончательно успокоился: трястись они перестали. Совсем. Значит, Темная половина Двуликого, заглянувшая в Обитель, наконец-то убралась восвояси.
– Ваше преподобие, ужин сейчас принесут! – вынырнув из-за портьеры, доложил Бенор. – Вы позволите проводить вас в трапезную?
– Дойду сам. Займись телом в опочивальне.
Помощник кивнул и исчез за дверью. А Ансельм, почесав скулу, подошел к окну и уставился на факел, торчащий из держателя у входа в исповедальню.
«Ну вот, опять кто-то почувствовал себя виноватым… – криво усмехнулся он. – Небось, возжелал скоромного или кому-то позавидовал. А отец-исповедник должен просыпаться и нестись через всю Обитель, чтобы выслушивать бред, который не стоит и гнутого копья[34]. Муравьи, воистину муравьи. Впрочем, о чем это я? Эти мелкие проблемы – их жизнь! А пока они ими живут, мы, боги, можем делать все, что захотим…»
Глава 5
Кром Меченый
Вторая ночь в тюрьме тянулась бесконечно долго. Я таращил глаза в темноту, прислушивался к происходящему в коридоре и холодел от любого звука, доносившегося через смотровое окошко.
Нет, криков пытаемых до шестого этажа не доносилось. Однако для того, чтобы покрыться холодным потом, мне хватало скрипа открывающихся решеток, голоса какого-нибудь тюремщика и даже чьего-нибудь приглушенного кашля.
«За мной…» – обреченно думал я и невесть в который раз с момента окончания допроса вспоминал Роланда Кручу и его рассказ о королевских палачах и способах, которые они используют для того, чтобы сломать арестанта.
– Знаешь, я не верю в то, что человек, попавший в руки палача, способен что-либо утаить… – глядя в пламя костра невидящим взглядом, глухо пробормотал он. – Эти люди – настоящие мастера своего дела. Они способны заставить тебя признаться даже в том, что ты никогда не делал.
– Что, оговорить себя? – недоверчиво спросил я.
– И себя, и друзей, и родственников, – не глядя на меня, угрюмо буркнул он. – Причем так, как надо ИМ.
Я представил себе, что оговариваю Ларку, и фыркнул: Роланд говорил чушь. Причем редкостную.
Услышав
Копье – мелкая серебряная монета.
