Это большая ошибка.
– Выражайтесь яснее.
– Как вам угодно, – сказал Асмус. – Она может стащить нож, спрятать его в одежде. Дальше нужны пояснения?
– Я не могу быть рядом двадцать четыре часа в сутки. Тем более в спальне…
– Не об этом речь, – Асмус переложил саквояж в другую руку. – С собой она ничего не сделает. Но вот ударить несколько раз ножом… сами знаете кого, вот это получится запросто. Причем это может произойти внезапно – только что она была весела и оживленна, а в следующий миг…
– Почему вы так уверены?
– Истерия, помноженная на юношескую страсть. Она не понимает, что делает. В суде ее, скорее всего, оправдают как невменяемую. Надо ли это вашему патрону? Как он переживет?
Трудно было понять по лицу Ингамова, он осмысливает сказанное или ждет продолжения.
– Что я могу сделать? – повторил он.
– Постарайтесь не выпускать Анастасию из поля зрения, сколько будет возможно. С вашим хозяином я готов обсудить этот сложный вопрос лично.
– Это лишнее.
– Как скажете. Позволите дать совет лично вам? Я предполагаю, что вы захотите покончить с проблемой одним махом, так сказать, разрубив гордиев узел одним ударом кортика. Исключительно прошу побороть это желание, а лучше – не подпускать его вовсе.
– Благодарю вас, доктор. Только позвольте мне решать самому.
– За руку вас удерживать не могу.
– Еще раз благодарю за совет.
– Поступайте как знаете.
– Именно так: как знаю. Честь имею…
Круто развернувшись на каблуках, Ингамов пошел к особняку, прямой, как корабельная мачта. Асмус только головой покачал. В конце концов, дело земского врача – лечить вывихи, простуды и нервы, а не предотвращать убийства. Для этого пристав имеется.
Вечерело. В прочих краях империи это словечко подошло бы как нельзя кстати. Однако в наших широтах в десятом часу вечера было светло, как днем. Ветер спал, гибкие волны чуть трогали почти гладкую поверхность залива. Северная нега нежным тюлем накрыла прибрежную линию. Нет лучше времени для созерцательных размышлений, когда при взгляде на окружающий покой щемящее, невыразимое словами чувство наполняет и сердце, и мысли и возникает предчувствие чего-то хорошего или даже прекрасного, что непременно случится с тобой.
Именно в такой излишне романтический час, далеко от гавани, вместе довольно глухом и редко посещаемом горожанами, случилось ничем не примечательное событие. Из зарослей на прибрежный песок вышел молодой господин в прекрасной летней тройке, щегольском галстуке с брильянтовой заколкой и канотье отличной французской соломки. Тросточкой, такой же изящной, как он сам, сбил случайную пылинку, посмевшую упасть на лаковые штиблеты, и осмотрелся.
Окружающая романтика оставила его равнодушным. Он вынул карманные часы, взглянул, громко щелкнул крышкой, сунул в прорезь жилетки, достал смятый листок, пробежал его,
